Идегей - [41]

Мало того, более сорока лет он был объектом вульгарных обвинений во всех возможных и невозможных грехах. И перевод его, публикуемый ныне, дошёл до читателя лишь через пятьдесят лет. Поэтому необходимо рассказать о том, как сам эпос, сложившийся в XV—XVI столетиях, повествующий о трагических событиях конца XIV века, стал в середине и второй половине нашего XX столетия жертвой необоснованных гонений.

Собиранием и изучением сюжетов эпоса «Идегей» тюркологи и татарские учёные стали заниматься давно (самые ранние записи отдельных сюжетов памятника и использование материалов его в исторических сочинениях на татарском языке восходят к началу XVII в.). Первые попытки научного осмысления эпоса связаны с именами В. В. Радлова, П. М. Мелиоранского, А. Н. Самойловича. Интенсивное собирание его версий и составление сводного текста стало возможным лишь в 20—30-е гг. нашего века[113].

Первая попытка опубликовать более или менее полный текст одной версии эпоса кончилась неудачно, т. к. Нигмат Хаким и А. Н. Самойлович стали жертвой репрессий 30-х гг. И лишь в 1941 г., благодаря целеустремлённому труду выдающегося литератора Наки Исанбета, был опубликован наиболее полный по объёму и лучший по качеству сводный текст памятника («Совет эдэбияты», №№ 11—12).

Следует отметить, что Н. Исанбетом была выполнена поистине титаническая работа. Им были учтены и изучены известные отрывки произведения, собраны среди населения десятки новых версий и вариантов и был воссоздан реконструированный сводный текст эпоса.

Деятельность Н. Исанбета в изучении и публикации эпоса «Идегей» в какой-то степени похожа на подвиг Элиаса Леннрота, собирателя и составителя знаменитой «Калевалы». Однако, если судьба была благосклонна к Э. Леннроту и «Калевале», то она оказалась весьма суровой не только по отношению к эпосу «Идегей», его исследователям, но и к культуре татарского народа в целом. Из-за начала Отечественной войны было приостановлено издание отдельной книгой полного текста памятника. В рукописном виде остался и перевод его на русский язык, выполненный Семёном Липкиным. Однако беда заключалась не только в этом. Пока недавно опубликованный памятник осмысливался в научно-литературных кругах, пока назидательные мысли дастана способствовали воспитанию чувства необходимости единства страны в борьбе с иноземными захватчиками, пока татарский народ совместно со всеми братскими народами страны честно сражался за свободу и целостность державы, в верхах партии и правительства готовили ему иную участь. Буквально за несколько месяцев до Победы народ, бережно хранивший в своей памяти сюжеты и песни эпоса, был ошеломлён постановлением о том, что для него «вреден» не только этот «ханско-феодальный» эпос, но ему также следует забыть правду о его средневековой истории. Слова и текст постановления ЦК ВКП (б) от 9 августа 1944 г. «О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской партийной организации» сформулированы, как видно из заглавия, вполне наукообразно и корректно.

Но результаты его оказались мертвящими и в духовном, и в научном аспектах. Ибо вслед за этим «монаршьим вердиктом» последовал «княжеский указ», то есть специальное постановление Татарского областного комитета партии от 6 октября того же 1944 г. под более конкретным названием: «Об ошибках и недостатках в работе Татарского научно-исследовательского института». В нём умножились ряды «недостатков и ошибок», определялись жертвы; затем последовали наказания и избиения «виновных».

Так началась очередная передача «эстафеты», т. е. тумаков по ступеням, которая превратилась, в конечном счёте, в новую «охоту ни ведьм»… татарского происхождения.

Почему «татарского»? Да по тому «признанию», что «эти ошибки выразились в приукрашивании Золотой Орды и популяризации ханско-феодального эпоса об Идегее», который организовывал грабительские походы на Русь[114].

У трезвого и честного читателя возникнут вопросы: Причём тут Русь, когда в памятнике речь идёт о борьбе Идегея с ханом Токтамышем, о распрях между отцом и сыном, затем о гибели их всех? Разве нет разницы между историческим Идегеем и его фольклорным образом, воплощением художественного вымысла?

Читателю, мало-мальски знающему отечественную историю, сегодня вполне ясно, что 1944 год, год рождения названного постановления, был одновременно также и годом избиения ряда народов — балкарцев, ингушей, калмыков, карачаевцев, крымских татар, турок-месхетинцев и др. На повестке дня у Сталина стоял вопрос и о казанских татарах, к которым у него было особое отношение. Как вспоминает поэт Семён Липкин, свидетель «неожиданного» рождения постановления 1944 г., антитатарское настроение у Иосифа Виссарионовича имело давнюю историю[115].

Особенность и целенаправленность сталинского подхода к «татарскому вопросу» нашли яркое отражение в его последовательной борьбе с так называемой «султангалеевщиной» и дальнейшим ограничением «суверенитета» татар в тесных рамках фиктивной автономии. Поэтому есть все основания полагать, что в 1944 г. у «отца народов» вполне могло появиться желание подыскать и для казанских татар новое «местожительство». Но как собрать разбредшееся по всему Союзу пятимиллионное население?!. Поэтому и пришлось «ограничиться» лишь постановлением, которое было призвано подвергнуть татарский народ духовному избиению.