Идегей - [43]

Если причину гибели страны Сказитель ищет в междоусобной борьбе, то форму её выражения он видит в обезглавленности государства, ослаблении власти. Поэтому в эпосе особое символическое значение приобретает отрубленная голова хана: «Голова покатилась легко, Потекла не кровь, а молоко…»

Причину неожиданной метаморфоаы — превращения обычной крови в необычное, в данном случае, молоко — поясняют высокомерные, но достаточно многозначительные слова казнённого монарха: «Тело моё под твоей стопой, Но голова моя — над тобой».

Таким образом, государева голова в представлении Сказителя, сына своей эпохи и своего сословия, это не просто часть тела, а — символ, имеющий особое значение: «Если песчинки ты соберёшь,— Прочного камня не сотворишь» (Песнь XIII).

Вместе с тем, вкладывая такие многозначительные слова и мысли в уста хана Токтамыша, которому не отказывается и в патриотических, т. е. положительных чувствах (Песнь XII), Сказитель с нескрываемым пафосом говорит о падении власти чингизидов:

Наземь свалил Чингиза стяг,

И копыта его коня

Раздавили Чингиза стяг

(Песнь XI).

Это объясняется тем, что в эпосе, сложившемся в среде ногайских правителей XV—XVI вв. отразилась официальная интерпретация, согласно которой их знаменитый предок был якобы тираноборцем. С этим связаны мотивы о справедливости, которую будто бы установил Идегей после захвата Сарая.

Одновременно Сказитель, веривший этой официальной версии, сумел усмотреть в поступках Идегея нечто опасное, даже зловещное для судьбы страны, государства, например, высокомерность, спесь, непостоянность, склонность к предательству[117]. Поэтому не случайно, что после описания оказанных Тимуром Идегею почестей, Сказитель ставит такой многозначительный вопрос: «Но всё же: кто таков Идегей? — Этого Шах-Тимур не узнал!» (Песнь VII). 

Для понимания своеобразия оценки Сказителем личности Идегея несомненный интерес представляют и такие строки:

Угълын алып унына,

Кырык ирен алып сулына

Тенге карай юнелде…

То есть: «Сына поставив справа, сорок мужей поставив слева, он направился в сторону ночи» (Песнь IX подсточный перевод). Вообще через весь эпос проходит мотив наступления заката, темноты, тьмы…

Такая интерпретация образа Идегея, бека-тираноборца, сумевшего восстать против ханской власти, требует более осторожного подхода к позиции Сказителя в оценке роли Идегея. Сказать, что он идеализирует Идегея, это — почти ничего не сказать. Если быть внимательным, певец не отказывает в доблести, положительных качества и его основному противнику — Токтамышу (видеть в царях только отрицательных «типов», а в пастухах — только положительных героев, это изобретение нашего социалистического «реализма»…). Трагичная противоречивость тираноборца Идегея заключается в том, что он одновременно оказался и зловещим разрушителем, губителем государства, страны, в глазах Сказителя в этом он явно уступает Токтамышу. Данную мысль певец проводит весьма своеобразно: доблестный герой-тираноборец оказался двоюродным братом убитого им же великана Кара-Тиина, родившегося от пэри, т. е. нечистой силы. Следовательно, Идегей тоже родственник нечистой силы. Поэтому здесь многозначительно звучат слова-проклятия умирающего Кара-Тиина: 

Не уходи, Идегей, подожди,

Не выслушав, не уходи,

Слишком вина твоя глубока!

Если бы досыта ты всосал

Материнского молока,

Ты б тогда милосердным был.

Жестокое сердце бьётся в тебе:

Старшего брата ты убил.

Ты теперь одинок, Идегей,

Камнем на грудь убийство легло!

(Песнь VI.— Подчёркнуто мной — М. У.)

Следовательно, отсутствие милосердия и жестокость делают людей одинокими, враждебными, а людская вражда — источник междоусобиц, братоубийства.

А начало всему было положено убийством невинного грудного ребёнка по ханскому произволу Но убит был не приговорённый к смерти. Именно спасённый от смерти в детстве Идегей, не знавший материнской ласки («Если бы досыта ты всосал..!») и обезглавил хана. Ещё более символичен последний бой между Идегеем и Кадыр-берды; царевич погиб, Идегей — наполовину. Его добивает Барын-бий. Род последнего тоже не имел продолжения…

Так, одна жестокость вызвала другую, сумма жестокостей — общую трагедию — страдание всего общества, гибель всей страны. В этом, на мой взгляд, и заключается основная идея Сказителя.

Примечательно, что обо всём этом Сказитель рассказывает не только увлечённо, художественно ярко, но и вдумчиво размеренно, философски глубоко, через трагедию личностей изображая трагедию целой страны и населявших её народов. Этим объясняется, видимо, тот факт, что эпос «Идегей», созданный первоначально в ногайской среде, стал общим для ряда народов, входивших в ХIII—XV вв. в состав Джучиева Улуса — Золотой Орды. Именно поэтому в события, происходившие преимущественно на Нижней Волге, вкрапливались реалии булгаротатарской тематики. Именно по этой причине эпос сохранился как составная часть исторической памяти казанских татар.

Такова и весьма сложная, и очень простая история дастана «Идегей». Сам эпос так же прост, как просты конечные судьбы его героев. Одновременно он весьма сложен, как диалектически противоречива отображаемая им действительность. Поэтому не будем делать из одних персонажей его только героев, а из других — лишь политические жупелы. В этом отношении загадочный Сказитель, видимо, более справедлив, чем некоторые новейшие исследователи. Ибо он выше своих героев: в «положительном» видит отрицательное, а отрицательного не унижает дешёвыми эпитетами. В этом его величие как художника. А художник он очень своеобразный, многогранный. Он не только тонкий «психолог», умевший анализировать людские души, он одновременно и великий эпик, сумевший изобразить события 15—20-летней продолжительности на огромной территории — от Сарая на Волге до Самарканда в Средней Азии, от Северного Кавказа до Среднего Поволжья.