Идегей - [29]

И погнал Саралу домой.

ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

О том, как Нурадын встретил Джанбая, вступил с ним в спор, и о том, как Джанбай поссорил Идегея с Нурадыном.

Он соратников отыскал,

Вместе с ними вперёд поскакал.

Осокорь вырос в глуши степной,

Рядом с ним — скакун вороной,

Чья повернута голова,

А под ним незнакомец спит.

Нурадын порешил сперва:

«Я сейчас убью чужака»,—

Но отторглась от сабли рука:

«Не мужчина, а баба тот,

Кто на спящего нападёт,

Кто безоружного убьёт».

Так разумно он рассудил,

Спящего Нурадын разбудил.

Просыпаясь в глуши степной,

На мгновенье Джанбай застыл

И, привстав, Нурадына спросил:

«Эй, Нурадын, Нурадын, постой.

Дела не доводи до конца.

На густогривого жеребца

Где ты сел, Нурадын, скажи?

Панцирь девятиглазый мой

Где надел, Нурадын, скажи?

Радостно в доме ханском жилось,

Молоко кобылье лилось,

Где ж Токтамыш, мой властелин?»

Так ответствовал Нурадын:

«На вороного с гривой густой

Там я сел, где дневал-ночевал.

Панцирь девятиглазый твой

Там надел, где врагов убивал.

Хана, что восседал высоко,

Что кобылье пил молоко,

Я выискивал в Лисьем Логу,

К Лебединому Озеру я

Поскакал вослед врагу.

Хана Токтамыша того,

Близкого родича твоего,

Чья была бессильна стрела,

В правой битве сбил я с седла,

Отнял душу я у него.

Эй, Джанбай, простаков ловец,

Мне говорили, что ты певец

И как чичен[92], слыхал, ты хорош,

Если хвалебную песнь в честь меня

Хитроумный Джанбай, ты споёшь,

Я в живых оставлю тебя,

Я не обезглавлю тебя.

Если ж себя восхвалять начнёшь,

Я тебя, нечестивца, убью,

Голову заарканю твою,

И её на скачках вручу

Победителю-силачу!»

Так Джанбай отвечал ему:

«Где слова я для песни возьму?

Я — в растерянности, я — глупец,

Я — не чичен, я — не певец.

Пусть на твой присылают зов

Всех твоих чиченов-певцов,

Но пока ты ждёшь их, тебя

Тлеющим подожгу огнём,

Вспыхнешь и сгоришь ты в нём!»

Произнёс Нурадын слова:

«Не прошлогодняя я трава,

Чтобы там, где высохший дол,

В тлеющем сгореть огне.

Лучше, Джанбай, поведай мне:

Что ты знаешь? Что ты нашёл?»

«Эй, Нурадын, — сказал Джанбай,—

Первенства не ищи, не желай.

Если о том, что знаю, спою,

Если спою о том, что нашёл,—

Пламя охватит душу твою.

На горе, на утёсе крутом,

Воины собрались вчетвером,—

Кто же станет у них вождём?

Шестеро — у них за спиной,

Кто же станет их старшиной?

Пала на землю ночная тень.

Зародится ли новый день?

Эй, Идегей, эй, Нурадын,

Новый день взойдёт ли для вас?

Звёзды, что выше горных вершин,

Не погаснут ли в утренний час?

Четырёх перевалов достичь

Может ли длинный хвост скакуна?

Может ли жить спокойно страна,

Если страха она полна?

Воинов сплотит ли ряды,

Станет ли ханом Кадырберды?

Будет ли наше знамя опять,

Как в былые годы, сверкать?

Тёмный лес пред степью растёт,

Тёмный лес — вольнодумца душа.

Если б знать, что наш день взойдёт,

Что, осенив могучую рать,

Знамя будет реять опять!

Знать, что, покинув небесный свод,

Старый сокол в траву упадёт!

Знать, что серебряное копьё

Попадёт предводителю в рот!

Знать, что воины прежних лет

На военный сойдутся совет!

Знать, что войск четырёх вожаки,

В шубах, чьи бархатны воротники,

Что Джанбай, кем гордится страна,

Как в Токтамышевы времена,

Возглавляя державу, придут,

Возвратив себе славу, придут!

Что заодно придёт Нурадын,

Тот, кого породил Идегей,

Кто не отступит от цели своей!»

Услыхав, что Джанбай говорит,

Подскочил дагестанец-джигит,

Сделал так джигит Маметкул,

Что Джанбая конь подтолкнул,

Меч алмазный джигит обнажил,

Полоснуть Джанбая решил.

Нурадын отвёл его меч.

Начал Джанбай такую речь:

«Там, где даже ворон не сел,

Гуся ты посадил, Нурадын!

Там, где и коршун сесть не хотел,

Лебедя ты посадил, Нурадын!

Кровь мою, раба отогнав,

Ты, Нурадын, поймал в рукав.

Тех рабов, что пошли за тобой,

Ты возвысил и стал их главой».

Маметкулу сказал он слова:

«В завитушках твоя голова,

Как урус, желтовласый раб,

Словно волк, остроклыкий раб,

Словно лис, красноликий раб!

Где твоя совесть? Где твоя честь?

А у меня предводитель есть.

Есть у меня властитель земли,

Тот, кто помыслы знает мои.

Ну, а с вами, черкесы-рабы,

Сыновья государства гор,

Ни к чему мне вести разговор!»

Нурадын сказал: «Эй, Джанбай,

Кто коварней тебя и хитрей?

Если ты умрёшь, Кин-Джанбай,

То земля не станет полней,

Если жизнь обретёшь, Кин-Джанбай,

Жизнь твоя не станет честней.

Что с того, что тебя убью?

Мне ли душу марать свою?

Токтамышу служил, — будешь жить,

Чтоб отцу моему служить».

…Вот пред ним Золотой Дворец.

Голову Токтамыша храбрец

Из перемётной достал сумы,

Бросил к ногам Идегея её,

Молвил отцу слово своё:

«Не давал передышки врагу.

Днём и ночью скакал, и на след

Я напал в Лисьем Логу.

Торопясь, прискакал чуть свет

К Лебединому Озеру я.

Мой густогривый у камышей

Фыркал, пугая диких гусей,

Я притаился, и конь затих.

Хана я, наконец, настиг.

Долго беседа наша текла.

Вынул я меч, и смолкли слова.

Выбил я хана из седла.

Пред тобой — его голова.»

«Эй, Нурадын, — сказал Идегей,—

Смело, честно ты мне послужил.

К цели своей ты путь проложил:

Пусть Ханеке станет твоей».

Пятиглавый шатровый дом

Возвышается вдалеке,

Подъезжает Джанбай к нему.

Плачет ханская дочь Ханеке

В пятибашенном этом дому.

Увидал её Кин-Джанбай

И сказал: «Не плачь, не рыдай.

Твой отец обласкал меня:

Был безлошадным, — дал мне коня,

Был я без шубы, — шубу мне дал,