Идеализм-2005 - [17]

До Лазаря, который очищал нравственное состояние столичного населения партийной прессой, сразу доебался какой-то штемп. Лысеющий бич в сером пуховике, с жирным отвратительным беляшом в правой руке и авоськой в левой решил поговорить «за жизнь».

— …Ну а кто платит-то вам? — мужик щурился и лыбился так, будто он разгадал самую страшную тайну, и теперь ему светит Нобелевская премия мира.

— Никто не платит, — совершенно по-простому ответил Антон.

— Да ладно, не гони! Кто же просто так, бесплатно, стоять с флагом будет?

Лазарь, святой совершенно человек, лишь пожал плечами.

— А флаг-то у вас фашистский, — бич решил перевести тему. Жир с беляша гадко тек по его подбородку, и многим из нас уже давно хотелось ему переебать.

— Нет, не фашисткий, — честные глаза Антона посмотрели прямо в прищур с хитрецой.

— И Лимонову вашему жид Березовский платит. Даже передачу про это по телевизору показывали.

— Мы за революцию. За то, чтобы люди лучше жили. За это не платят.

— Эдичка-то ваш устроил уже революцию, — мужик засмеялся цинично, гадко, показывая нам гнилые свои зубы, — в Америке, с негром-то.

— Иди давай нахуй отсюда, — Ольга подошла к бичу сзади и говорила негромко, но в самое его ухо, — иди нахуй, потому что тебе тут ебало сейчас сломают.

Мужик сжался аж ведь, быстро попятился:

— Да вы чего, ребята. Я‑то ничего, я‑то за вас. Газета сколько стоит?

— Пять рублей.

— Я куплю одну, — грязные масляные руки полезли в карман пуховика, — я ж это вот, я ничего…

Заплатить он не успел. Появилась, так сказать, настоящая гидра контрреволюции.

Из метро резво выбежали штук двадцать типов в синих и зеленых куртках модных марок. Лица кремлевцев закрывали медицинские респираторы.

— Нашисты!

Дальше секунды пошли медленно, впечатываясь в голову.

Лазарь со стопкой «Лимонок» в замерзающих пальцах стоял первым перед врагами. Его ударили стеклянной бутылкой по голове. Он упал. Голова была разбита. Антон сразу же поднялся и с залитым кровью лицом бросился в гущу начавшейся рубки.

— Нацболы, вперед! — в правой руке у Ольги короткая бейсбольная бита.

Между нами и врагами за секунду оказалось целое отравленное облако — кремлевцы были на баллонах и «ударах».

Один — прямо передо мной. Мне в лицо — оранжевая струя. Сразу потекли слезы, картинка перед глазами размылась. И дышать тяжело.

Я вырвал зажженный фаер из левого рукава, прыгнул вперед и воткнул его изо всех сил в закрытый респиратором ебальник.

— А-а-а! — раздался крик.

Враг согнулся пополам и отвернулся.

Я ударил его ногой куда-то в область паха, навалился сверху. Мы упали оба.

Вскочил на ноги первым и еще несколько раз прижег фаером вражеский ебальник. Придавил кремлевца коленом — так удобнее.

— На, сука, сука! Сдохни!

Тот закрылся руками. Крик какой-то неразборчивый: А-а-а!

Мне ударили чем-то тяжелым по голове, наверное, арматурой. Упал.

Удар пришелся вскользь и шапка смягчила. Ничего серьезного. Закрыл руками голову — сейчас ведь он продолжит сверху меня хуячить. Но нашиста залили в упор из газового баллона. Пронесло.

Поднялся на ноги. Темно, дымили фаера. Под ногами хрустело разбитое стекло. Не стоять, помогать своим! Тот, с арматурой, залитый газом, сам уже лежал на асфальте. Вместе с еще одним нацболом начали ебашить его ногами. Еще один продажный хулиган спал неподалеку в позе эмбриона. Ленин свалил на него урну, полную отходов жизнедеятельности москвичей. На грязном снегу — бурые пятна крови.

Кремлевцы сбились в кучу рядом с вестибюлем.

— Убивать! — раздался крик.

Нужен был только последний натиск.

Мы снова построились и прыгнули на врагов.

Первый ряд, второй зажженный фаер. Тот, из заднего кармана. Нашист ударил меня чем-то по голове. На ногах устоял. В ответку — фаером в лицо правой рукой, левой схватил врага за куртку. Красное пламя в руке носилось взад-вперед.

Кремлевец отчаянно пытался вырваться. И упал — под ноги нацболам.

Враги побежали. Некоторые кубарем покатились вниз по лестнице в метро. Нацболы добивали тех, кто оказались не такими проворными.

Мы снова собрались все вместе. Ольга Ф. где-то достала платеж, принялась вытирать кровь раненому Лазарю.

Победа! Это была вторая победа Партии за два дня.

Ленин, я и еще несколько нацболов дошли пешком до станции «Воробьевы горы» и сели в поезд там, во избежание репрессий.

«Монстр с заплаканными глазами» и украденное детство [13]

Потом я ехал домой. Голова болела уже вдвойне, помимо ОМОНовских дубинок, по ней прошлась арматура кремлевцев. Вечернее московское метро — тетки с авоськами, молодежь с баклажками пива, целующиеся парочки, — все было будто в тумане.

Oт нормального состояния, от захватов и драк, я возвращался к ненормальному, отвратительному, ненужному. К себе домой. На смену всему правильному приходило все неправильное. В революции наступала очередная пауза, эту паузу заполняла тяжелая пустота.

Хотите, я расскажу вам про мою семью?

Воскресенье, одно из многих. Часов семь вечера.

Кухня. На кухне играет радиоприемник.

Радио «Эхо Москвы». Поет Болтянская.

— …Самый верный путь в бессмертье — это аутодафе…

Мой отец сидит и ест салат, приготовленный матушкой. Пустые глаза уставились в тарелку.