Ибн Сина Авиценна - [2]

В 1980 году мировая общественность широко отметила тысячелетний юбилей Авиценны. При его жизни и потом, в каждом веке, ученые спорили о книгах мудреца, яростно защищая или яростно ниспровергая их. Жизнь великого непокоренного скитальца стала символом честного служения Истине. Он весь — тайна. В последний период жизни зашифровывал свои мысли так, что до сих нор ученые не могут найти им однозначное толкование, Его жизнь, рассказанная им самим своему наипреданнейшему ученику, — сплошной ребус. Ученые до сих пор пытаются объяснить мотивы тех или иных поступков Ибн Сины, выстроить его характер, найти закономерность его судьбы. Но сложны не только его жизнь, его труды, сложна и эпоха — восточное средневековье. Ученые мира в течение многих веков размышляют над всем этим, совершая подвиги преданности и титанического труда.

Авиценна известен и не известен. Его знают как символ великой восточной мудрости, но не знают порой конкретно, изнутри. XX век во многое внес ясность, возвеличил и без того легендарную славу великого гуманиста, способствовал его широкой популяризации. В нашей стране и за рубежом вышло много книг о нем. Была утверждена Международная премия Авиценны. Первым ее лауреатом Международное жюри признало ученых Узбекистана. Институт востоковедения им. Беруни АН УзССР.

За три года до юбилея мною был опубликован роман в диалогах об Авиценне, — «Созвездие Ориона».

Предлагаемая сейчас читателю книга — моя вторая попытка найти место, которое занимает Ибн Сина в горном хребте человечества, попытка обобщить новый материал о нем, проникнуть в те или иные белые пятна его судьбы, рассказать о земле, родившей столь уникальный ум, о ее древней культуре и красоте.

В этой работе я опиралась на труды таких ученых, как В. Бартольд, Е. Бертельс, И. Крачковский, Н. Конрад, С. Толстов, М. Массон, Ш. Нуцубидзе, А. Богоутдинов, А. Болдырев, М. Болтаев, И. Муминов, П. Булгаков, Б. Петров, У. Каримов, Б. Розенфельд, А. Сагадеев, В. Чалоян и другие. Использованы и труды зарубежных ученых: А. Меца, А. Мюллера, Г. фон Грюнебаума, А. Гуашон, А. Корбена, В. Деноми и др.

Особую признательность выражаю советским ученым Л. Гумилеву и М. Хайруллаеву за их научные труды, явившиеся для меня путеводной нитью при создании этой книги, всем рецензентам, а также Академии наук УзССР за помощь, оказанную при издании этой книги.

Представляя на суд читателя это мое путешествие в жизнь Ибн Сины, в его труды, я не претендую на то, что все мои догадки, положения имеют полную научную обоснованность. Многие из них носят характер гипотез.

… Тысячу лет не принимает на себя земля тяжести шагов Ибн Сины. Живого Ибн Сины. Забыло о нем солнце, не помнят его задумчивого взгляда звезды, развеяли его печаль дороги, которым он доверил столько невысказанных ни людям, ни книгам мыслей и чувств. Но помнит его любовь. Помнит ненависть… Ибн Сина же, и тысячу раз похороненный, сожженный, преданный забвению, однако еще больше похорошевший от всех этих повторяющихся из века в век смертей, попирает и сегодня равно-душное к жизни человека на земле, всевластное всепожирающее время.

И тихо приходит к нам, словно брат, вернувшийся из скитаний, и молчит, и мы молчим вместе с ним, погрузившимся в воспоминания, и как бы заново проходим весь его земной путь. Проходим распятием, смертью и воскресением…

История, которую я хочу рассказать, произошли в 1920 году. Для крестьянина Али[2], героя этой истории, отношения с Ибн Синой возникли самым неожиданным образом. О них можно сказать словами Рильке:

Как сок все это начиналось,

А обернулось вдруг судьбой.

I Древняя ладонь Востока

Али пахал маленькое огороженное камнями поле, спускающееся террасами с невысокого холма, облитого серебром лунного света. Он шел за понурым старым волом и перекликался стихами с крестьянами, крутившимися со своими скрипучими сохами на соседних кургузых участках, заплатами покрывших землю, смыкающуюся с небом и луной.

Луна и звезды увеличивали одиночество горстки крестьян в море холодной неизъяснимой красоты. И только теплый голос того, кто пахал рядом и читал стихи, соединял людей живой нитью. Перекликаться стихами при ночной пахоте — древний обычай Востока. Тогда не так страшно быть один на один со Вселенной, в которой человек — пылинка.

Если хочешь покоиться в неге блаженной,

— задорно орал Али, запрокинув голову и медленно ступая по пашне, —

И у ног своих мер этот видеть надменный,

Перейди в мою веру, учись у меня,

Пей вино, но не пей эту горечь Вселенной![3]

И отвечает ему из тьмы мягкий стариковский голос:

О, Рудаки! Будь волен духом, не так, как прочий люд, живи!

И разумом, и сердцем светел, как мудрецы живут, живи.

Не думай, что тебе лишь плохо, для всех же мир благоустроен.

Пойми, плохого в мире много, ты для благих минут живи.

А в это время дорогой, идущей мимо поля Али, возвращался из Махи Хассы в Бухару эмир, окруженный свитой, — от нежной истомы любви к политике, — сладостно покачивал головой в такт стихам, прикрыв от удовольствия глава. По цокот копыт напоминал ему стук телеграфных аппаратов Миллера, недавно установленных во дворце, и то, что в Бухаре его ждали военные советы и тайные политические дела, Эмир перевел коня с гулкой дороги на мягкую обочину и весь превратился в слух. Этот маленький островок поэзии — такой неожиданный подарок судьбы! Эмир устал. Очень устал. Никто в мире не знает, как эмир Алим-хан устал! Голова шла кругом. Два года назад, в марте 1918-го, народ поднял восстание, позвал на помощь большевиков, и Председатель Совета Народных Комиссаров Туркестана Колесов встал с войсками у Бухары. Эмир тотчас вывесил белый флаг. Пока велись переговоры об условиях сдачи города, люди эмира с помощью англичан разобрала железную дорогу, отрезав таким образом путь к отступлению восставшим, стоящим в Кагане. Почти все погибли, Колесов с небольшим отрядом пробился к станции Кизил-тепе.