И здрасте вам через окно! - [11]

– Хана, слышишь: «Тии-вить, тии-вить»? Это у них называется «почин». А сейчас слушай: «Фюиюи-юиюи» – это уже «юлиная стукотня». Вот «раскат» пошел и «дробь» под конец. Уловила? Красота! У тебя на родине соловьи по-другому поют: спешат, колена мешают и трещат, словно сороки перед дракой. Не спорь, женщина, я слышал ваших, когда к тебе свататься приезжал.

– Даже и не думала, – засмеялась Хана. – Как можно спорить с человеком, который отличает «фюиюи-юиюи» от «пуль-пуль-пуль».

Не успели супруги войти в свой двор, как из соседнего окна раздался крик пьяного соседа:

– Мирав, что ты себе думала, когда рожала сына? Какая от него польза? Цельный день читает книжки, жгет до утра свет, и нет ему заботы, шо ниточка в лампе тоже перегорает.

– Папа, вы же знаете, что мне нужно учиться, и все равно в одиннадцать делаете темно.

– И правильно папа делает, потому что папа зарабатывает деньги. А ты имел интерес хоть раз за электричество заплатить? Кто на прошлой неделе проводил на вокзал Басю с дочкой и посадил их в отцепленный вагон? Мало того, что они не уехали, так, пока ждали отправления поезда, съели половину продуктов, которые мы им дали в дорогу. Отгадай, кому пришлось покупать родственникам второй раз билет, чтобы они наконец-то от нас уехали? Изверг!

– Папа!

– Замолчи свой рот и сделай вид, щебы я тебя долго искал.

– Бедный Мендл, – вздохнула Хана, – как ему не повезло с родителями. Такой умный юноша, а они не хотят этого видеть. В последнее время Савелий совсем ум пропил. Только и кричит на сына. Свет выключает, а Мендл прячется под кровать с керосиновой лампой и снова читает, читает. Представляешь, Мирав из его тетрадей вырывает листы, чтобы закрывать банки с молоком. Он обижается, просит не трогать конспекты, а она как ни в чем не бывало: «Синочка, зачем тебе грязная бумага? Я тебе дам две копейки, пойди и купи чистую тетрадку». Говорят, он лучший студент в институте.

– Это когда наступит покой в нашем дворе! – послышался женский голос из другого окна. – Каждый вечер крики. Жду не дождусь, когда вас, Савелий, примут в больницу на то место, с которого выпишут сумасшедшего.

– А тем, у кого хороший слух, – щепку в ухо и соломинку в глаз, и чтобы мучилась и не знала, что первым вынуть, – послышалось в ответ.

– Какая нахальства! Лучше своей жене такое скажи, может, она будет поменьше в соседские окна заглядывать. Да шоб таких, как вы, густо сеяли, но вы редко всходили!

– Ну Сара! – взревел Савелий.

– Семен, тебе все равно, что твою жену убивают? Иди и заступись! Не через дверь заступись! Окно для говорить, им и воспользуйся. Со своим ревматизмом ты не успеешь убежать.

Через пару секунд из квартиры вывалился разъяренный сосед. Расстегнутая рубаха сваливалась с плеч, обнажая волосатую грудь, а изо рта вместе с ругательствами разлетались слюни. Утерев рот, он ринулся по лестнице вниз.

– Держи его, Мендл! – кричала Мирав. – У него нож.

Не успел Савелий пробежать и пяти метров, как Израил схватил его за руку и резко одернул.

– Ты тоже против меня? – заорал сосед и замахнулся.

Шерман со всей силой ударил нападающего чемоданчиком по руке, захватил кисть и начал ее выкручивать наружу, придавливая соседа к земле. Взревев от боли, Савелий рванул что есть мочи и сбросил с себя Израила. Подоспевший на помощь Мендл ударил отца табуретом, после чего Савелий рухнул на землю. Повисла зловещая тишина, и все взглянули на Шермана. Он лежал и не шевелился, а его белая рубаха чуть пониже груди все больше и больше окрашивалась в красный цвет.

«Убил», – как молния, промелькнуло в мыслях у Ханы. Сначала она замерла, но уже через секунду закричала раздирающим животным криком и бросилась к мужу.

Упав на колени, она обхватила его руками, целуя и гладя волнистые волосы.

– Господи, не отнимай его у меня, – то и дело повторяла она, рыдая от беспомощности.

Сорвав с шеи платок, она пыталась промокнуть сочившуюся кровь, но шелк лишь скользил по мокрой рубахе, отказываясь впитывать густую алую влагу. Заливаясь слезами, она то и дело припадала на грудь мужу, причитая и прося Бога о милости.

– Жена, ты похожа на ворону, – тихо произнес Шерман.

Услышав голос мужа, Хана резко замолчала и, протерев от слез глаза, взглянула на улыбающегося Израила.

– Почему? – удивленно спросила она.

– Оглянись.

Перед окном цокольного этажа важно прогуливалась молодая ворона. Видя свое отражение, она демонстративно отворачивала от стекла голову и продолжала идти, но уже через секунду растопыривала крылья и молниеносно набрасывалась на «врага», запугивая его и стуча клювом по собственному отражению. Совершив пару налетов, ворона отпрыгивала в сторону и, как ни в чем не бывало, снова медленно прогуливалась вдоль окна, косо поглядывая на свое отражение и планируя следующий маневр.

– Хана, зачем кричишь и пугаешь сама себя?

– Изя, он убил тебя в сердце!

– Мое сердце бьется согласно расписанию и только при виде тебя уже который год дает нешуточный сбой. Жена, от царапины еще никто не умирал. Помоги мне встать, а то мы начинаем нервничать многих людей.

– И здрасте вам через окно! – послышался голос соседки. – Мы таки уже печально подумали, а он себе лежит и даже шутит. Израил Гершевич, как ви сами себя имеете? Ну, раз хорошо, то мы тоже рады. Я уже представила, что придется нести ваши награды медленно и печально впереди вас и на бархате. Мендл, отодвинь от героя своего папу, пока он тихо дышит носом! А когда он очнется, передай, что Сара Моисеевна ему желает ревматизм в пятки и десять кораблей золота, которое он все истратит на врачей.