И вянут розы в зной январский - [133]

– Мы сегодня почти не спали: поезд выходил в шесть утра.

– Вы, должно быть, еще и голодны… Мэгги, неси скорее чай!

В гостиной топился камин, лампы горели ярко, и собаки приплясывали на тонких ногах, обнюхивая вошедших. Комната почти не изменилась с ее последнего приезда – даже арфа по-прежнему была на месте, несмотря на теткины угрозы ее продать. Чуть больше стало безделушек на камине, но в целом это была все та же гостиная, и мама улыбалась с портрета, положив руку отцу на плечо.

– Вы вовремя добрались, – прогудело в дверях. – Слышите, какая там гроза?

На нем был хороший костюм, и голос звучал бодро, хотя по неспешным, опасливым движениям было заметно, что отец еще не совсем оправился от болезни.

– Ну, как там в горах? – начал он, подсев к чайному столику. – Снег еще лежит?

– Полно, – сказала Ванесса.

– И на коньках, стало быть, катаются?

– Да, и народу не так много, как мы думали.

Чай был горячим, и она даже съела два бутерброда, чем совершенно растрогала тетку. В саду стоял неумолчный влажный шум, от которого тяжелели веки и затылок клонился к высокой спинке дивана.

– А что Эдвин? – спросила она, пытаясь стряхнуть дремоту. – Не было от него письма?

Она и сама прекрасно знала, что пока рано ждать: даже если бы Эдвин пришел на призывной пункт в первый же день, его письмо было бы еще в пути. Телеграмма – конечно, он мог прислать телеграмму; но не прислал, и Ванесса продолжала втайне надеяться, что его не пошлют воевать, что позволят отучиться хотя бы год. Ведь стипендия в колледж Иммануила – это не шутка: никто из их семьи еще не поднимался так высоко. Но при отце нельзя было и заикнуться об этом.

Вырвавшись из полусонной задумчивости, Ванесса обнаружила, что пропустила какие-то многозначительные обмены взглядами, смущенные покашливания – тайную игру, к которой редко оказывалась причастна. Мужчины, поднявшись, без лишних слов покинули гостиную, и она вышла следом под суетливые напутствия тетки: «Отдыхай, моя милая».

До чего пустым сделался дом после отъезда Роберта! Она не замечала этого прежде, ей казалась привычной здешняя тишина; и только потом, когда все вокруг наполнилось жизнью, она поняла, как сильно ей этого не хватало: кукольного голоска Мюриель, тяжелых шагов брата. А когда Дороти написала, что приезжает тоже, вдруг выяснилось, что их дом слишком мал для разросшейся семьи; и ведь не все они собрались тогда – как несправедливо, боже мой, – но им все равно было тесно и радостно. А теперь они разъехались. Дороти вновь изнывает от скуки в своем захолустье, Эдвин хоронит давнюю мечту, а Роберт, всегда грубовато-насмешливый, льнет к жене, как теленок, в тусклом свете корабельной каюты; потому что скоро они расстанутся, и никто не знает, чем для них кончится эта чужая, глупая война.

Было еще не время переодеваться к ужину, а менять уличное платье на домашнее и потом на вечернее не оставалось сил. Поднявшись в спальню, где уже стоял раскрытым чемодан, Ванесса распустила волосы и вычесала щеткой паровозный пепел. Дождь уже перестал, и тишина сделалась совсем невыносимой. Оставив волосы неубранными, она потянулась назад, в гостиную: поставить пластинку, тронуть клавиши – чем угодно разбудить этот спящий дом. С улицы доносились приглушенные звуки беседы. Говорили на веранде, и из сада, если выйти через боковой вход, было слышно довольно хорошо.

– Простите, но вы меня не убедили, – в голосе Нинни ей почудилось отчаянье. – Хотите авторитетных мнений? Извольте, я готов процитировать человека, которого очень уважаю. Он сказал: «Некоторые из нас испытывают упрямое, слепое, безумное желание пересечь море и перестрелять людей, которых они никогда не видели и чьи размолвки им непонятны». Не читали? Это Генри Лоусон.

– И где, позвольте спросить, это было напечатано?

– В «Бюллетене»… Неважно. Он писал это о Бурской войне.

– Так что вы мне голову морочите? – сердито сказал отец. – Как хорошо вы устроились: прикрываетесь стародавним мнением, говорите о человеколюбии… Вы считаете, что вас не касается то, что происходит где-то за морями. Построили себе башню из слоновой кости. Стыдно, молодой человек! Вы себе как хотите, а я горжусь, что все мои сыновья будут защищать родину. Потому что ежели где загорелось – надо тушить, а не отсиживаться в сторонке.

Нинни не ответил, и Ванессе вдруг сделалось стыдно за то, что она стала невольной свидетельницей его поражения. Она тут же ушла в дом, стараясь не выдать себя ни звуком; долго ждала, кусая губы, на лестнице, пока он не появился – глядя в пол и сцепив руки за спиной. Отец, напротив, выглядел решительным и спокойным. Заглянул походя в гостиную, спросил: «Где она?» – и лишь потом заметил ее, стоявшую на ступеньках.

– Зайди в библиотеку, – сказал он.

В этой части дома все было таким же, как год, два, три назад. С тех пор, как Эдвин поступил в университет, а сама она поселилась в Сити, никто больше не нарушал порядка на длинных полках, плотно заставленных снизу доверху. Отец не предложил ей сесть и не сел сам. Побарабанил пальцами по оконной раме, глядя куда-то в темноту, и неспешно произнес:

– Я уж думал, не дожить мне до этого дня. Ан нет, привалила-таки радость.