И всё, что будет после… - [50]

– Матка Боска! – несмело перекрестилась цыганка.

– Вижу, тётушка вижу! – вдруг вцепился в неё глазами Пепка. – В католицизм-то вы перекинулись, как положено. Целиком. А веру свою всю променяли?

– Якая у цыган вера… А як у кастёле з маим венчалась, с тех пор – каталичка…

– А гадать ещё… не забыли? – погрозил пальцем Пепка. – И колдовать, небось, тоже… умеете?

– Ай, божа! – отмахнулась она от нахала обеими руками. – Ды каб умела, ци ж гэткага б сабе мужа накалдавала? Можа б пана якога… Не у халупе сваёй жила б!

– Всё правильно, матушка, наколдовали-с! – лукаво оскалился и погрозил пальцем нахал. – Пан ваш – в каких нынче пенатах?

– Пан ваш в озере давно лежит, на дне, куда немцы его из гроба выкинули, а гроб забрали. Каплицу его взорвали, на месте её окопы вырыли, там сейчас сено косят.

– А пани, спрашиваем мы, где? Вот! И могилки её никто не знает! А ты – с нами сидишь, самогонку пьёшь! – Пепка хлопнул старую цыганку по плечу. – И коса ещё – вон какая! О-го-го!

Цыганка смущённо поправила косынку.

– И сад – ничего себе! – вспомнил Жора. – С таким садом…

– Да и гадать-то не разучилась! – хитро подмигнул Пепка. – Погадай мне, матушка, погадай!

– Ды не умею… – отвернулась она от наглеца.

– А я вот – и то умею! По лицам могу гадать! – приставал тот. – Может, слышали? Физиономистика – называется! Покажите мне человека – и я сразу скажу, кто он такой. Ну, вот ты, хотя бы! – нацелил он пальцем в Жору. – Хочешь, всё про тебя скажу? И про мать-художницу, и про отца-режиссёра!.. Всё!

И Жора вдруг вспомнил свою Одессу и квартирку над рестораном, где они с мамой жили, когда он учился в школе… Мама преподавала в школе рисование и французский язык, а потом, хоть давно разошлась с отцом, уехала в Ленинград, когда Жора, окончив десять классов, отправился учиться в Витебск, к овдовевшей маминой сестре… «Цыганская кровь…» – грустно покачал головой дед.

– Одного только не пойму! – вскричал Пепка. – Как в милицию-то ты попал, дружок?

Как-то вдруг сам собой усилился в телевизоре звук. В кадре выцветились трибуны, мелькнул олимпийский огонь. Заиграли фанфары. Блеснули медные трубы.

Девушка и юноша с чистыми лицами гордо несли по стадиону факел на вытянутых руках.

– Молодо-зелено! – вздохнул иностранец, глянув искоса на экран. – Наивная молодёжь! Ещё не знают, что они несут и куда…

– А вот почему несут – знают! – влез, пакостно захохотав, Пепка. – То есть – почему именно они несут!

– Да… – грустно покачал головой иностранец. – Уж она-то, по крайней мере, должна знать! И что ты в её лице прочитал? Что твоя физиономистика говорит?

– А ничего! Рано ещё. Биография в чертах не отложилась… А вот этак через десяток лет! Будьте уверены! Ха-ха-ха!..

– Тишэй вы! – шикнула на них цыганка. – Гэта уже – алимпияда! – И уселась за столом поудобнее, приготовившись смотреть.

Молодые с факелом гордо продолжали свой путь.

– А чего это, правда, они несут? – и не думал униматься Пепка. – Огня в стране нету, что ли? Значит, и его мало?

– Да тиха вы!

На экране появилась чья-то старческая сытая физиономия.

– Продолжим наши физиономические исследования! Ну, хоть, он, к примеру… – глумливо пробасил Пепка. – Гляньте-ка на него, шеф!

Иностранец, сидевший спиной к телевизору, повернулся, разглядывая склеротически дрожащего старца с густыми устрашающими бровями.

– А этот каким спортом занимается? – спросил он невинно.

Все в молчании уставились на иностранца.

– Вампир-р-ризмом! – зловеще хохотнул Пепка. – Ишь, прищёлкивает, как упырь!

– Упыррь! У-п-пыррь! – радостно подхватила ворона, словно только того и ждала.

– Да… ра-гие… Да-ра-гие та…варыщы… – с усилием, причмокивая и прищёлкивая, произнесла голова, то и дело подсматривая в бумажку.

– И правда похож… – вырвалось у цыганки, и она, тотчас оглянувшись, в страхе перекрестилась.

– Что за чучело? – спросил Пепка.

«Челюсть, что ли, не могут сделать? – как всегда, уже по привычке при виде этого зрелища поморщился Жора. – Показывают на всю страну…»

– Хорош! – паясничая, поддразнил ворону Пепка, выйдя из-за стола. – Хорош-ш спортсмен!

– Хоррошш! Хоррошш! – повторила ворона и, взмахнув крыльями, взлетела на печку.

– Да кто это, наконец? – как будто по-прежнему не догадываясь, удивился иностранец.

– Наш любимы, дараги… – хохотнула цыганка и, осмелев, взяла за плечо Борисовича, который упрямо повернувшись к печке, смотрел, как Пепка заигрывает с вороной. – Ай, пагляди… Чаго ужо нам с табой… Хать пасмяемся…

– Раз… Раз… Разре-шите мне…

Борисович молча, сурово смотрел на экран.

Вороне что-то не понравилось, и она слетела на балку под потолком. Пепка подошёл к телевизору.

– Ну, пока он там без нашего разрешения чего-нибудь скажет, – заорал Пепка, крутнув ручку настройки, – мы по третьей выпьем!

– …открыть нашу олимпиаду… – едва слышно закончила голова.

– Звук пасильней зраби!

– Так он её ещё и открывает? Значит, вправду спортсмен?

– Усе яны у нас – спарцмэмы… – засмеялась цыганка.

Иностранец озабоченно всматривался в экран.

– Ну как ваша физиономистика? – набрался храбрости Жора.

– А разве что-нибудь непонятно? Всё на лице написано. Так и хочется вспомнить вашу классику! Как там выразился Остап Бендер?.. Ишь, как глаза под бровями прячет!