Наталья Новаш
Сочинения Бихевайля
(рассказ)
Как счастлив был я не сдержать данное Эчлю слово жениться на Эчелейн, иначе бы не узнал, что второй том сочинений Бихевайля существует. Сразу же после Пурги, кончив свои занятия и видя, что труд мой не может быть завершен в самый ближайший срок, я свернул списки формул, спрятал в маленький кошелек все мое состояние - четыре серебряных полусотенника и, не разорвав контракта, покинул башню библиотеки, чтобы купить в Нижнем рынке ранние Цветы Отказа. На крышах еще лежал снег, но мостовая была суха, в стоке звенел ручей, и между серых плит согретого солнцем ракушечника пробивалась первая травка. У Южных ворот четыре пожилых горожанина в форме наемного ополчения отвязывали от столба неоттаявший труп Почтового, пытаясь освободить пришитую к поясу сумку - у обочины ждал почтовый кортеж. Капюшон и защитная часть балахона на злосчастной жертве Пурги были изодраны в клочья, но само лицо казалось спящим - только алая струйка крови под левым ухом. Одни только чистильщики снега мелькали за рыночными столами. Она одиноко стояла в нижнем ряду, закутанная до самых глаз в лохмотья рваного капюшона, и стекла старых очков, покрытые сетью трещин, скорее могли бы скрыть то, что было под ними, чем помочь рассмотреть хозяйке лежавший снаружи мир. Ее глиняное ведро с деревянной ручкой, оплетенное свежими прутьями лозняка, с пышным букетом едва раскрывшихся белых кали закрывало от покупателей сгорбленную фигурку старухи. Только маленький, детский затылок заметен был за цветами так низко, скрючившись над прилавком, наклоняла она голову в капюшоне. Только я с моим необычным ростом мог видеть все взглядом сверху коричневые стенки ведра, и плотно умятый снег, и нежные светло-зеленые стебли воткнутых в снег цветов, ценой каждый в полсотни серебряных. То были реликтовые цветы кали, ни на что более не похожие, имевшие луковицу и зацветавшие только раз через триста с лишним солнцестояний. "Она недурно зарабатывает, - подумал я о старухе, - в состоянии купить другие очки". Я медлил в раздумьях об Эчелейн и о том, стоит ли ее терять из-за неоконченного трактата, и, обведя глазами заполнявшийся торгующими базар, заметил в верхнем крытом ряду толстого горожанина в красной богатой шапке с таким же ведром цветов. Шел третий час после Пурги, снег растаял. Прицениваться не стоило - и в другом конце света, если он только существовал, четыре таких реликта стоили состояние. В сомнениях и горьких мыслях о неудачливой своей судьбе я исходил весь базар и к четвертому часу солнцестояния едва отыскал старуху меж торговцев зеленью и ранними овощами. В ведре оставалось ровно четыре цветка, и только я с моим необычным ростом мог рассмотреть взглядом сверху их хрупкие и мясистые светло-зеленые стебли, что торчали из снега, и страницу книги, которую читала старуха. Цепким натренированным взглядом успел я ухватить смысл светившихся красных строк - те вспыхивали, словно живые, поверх обычного текста вслед за солнечным зайчиком от очков, перемещавшимся по бумаге по мере того, как низко склоненная голова старухи двигалась вдоль страницы. Том и очки Бихевайля! "О, милая Эчелейн! - воскликнул я про себя. - Ты для меня не потеряна, и доступ в книгохранилище теперь не нужен! Второй том Бихевайля существовал!" - Вы будете покупать? - спросила старуха, и я в тот миг не заметил, как прозвучал ее голос и зачем она спрашивает меня, погруженный в мысли о том, как закончу свой труд и обеспечу наше будущее с Эчелейн: надо убить старуху и похитить книгу. В руках ее уже не было книги. Рассчитанным быстрым движением, словно поправляя очки, она коснулась их дужки у переносицы и повернулась к соседнему покупателю. Я увидел только очки и маленький нос, полускрытый монашеской маской, завязанные на подбородке шнурки черного капюшона. "Как быть с цветами?" - мучительно думал я. Отправиться с ними к Эчлю значило упустить старуху. Выслеживать?.. Они были не нужны. Судьба сделала все сама. Это был бедолага Эрхаль, ученик зодчего, к кому повернулась старуха и отвечала ему таким молодым голосом, который бывает только у святых монахинь. Он протягивал ей свой маленький кошелек, и только я своим взглядом сверху мог видеть, как выскользнули из снега четыре толстых упругих стебля и на дне пустого ведра плеснулось совсем немного талой воды... Ведь только вырванные с материнской луковицей цветы сохраняли свежесть?.. Я чуть было не упустил старуху. Вопреки моим ожиданиям она не вышла в Северные ворота, и внутри шевельнулось паническое беспокойство: сумею ли воротиться в город, даже если дом ее не далеко на юге? Шел шестой час солнцестояния. Следуя за старухой длинной торговой улицей, я обзавелся вместительной пристяжной сумкой, провизией и флягой воды, купил соломенную шляпу от солнца, балахон с двойным утеплением и обыкновенный костяной нож. В башенке оружейника я оставил все свое состояние, приобретя серебряный пистолет и не подумав о самом главном: зачем я делаю сейчас все это? И почему же, поверив в факт существования второго тома, не верю его непреложным истинам? Такова сила внушаемых нам предрассудков. Часы на башне Южных ворот пробили шесть, когда мы выбрались наконец из города, пропустив встречный поток повозок с ранними овощами. Солнце, стоящее в самом зените, жарило немилосердно, но пока дорога шла вдоль реки, петляя в зарослях камыша, мне ничего не стоило, держась в тени на приличном расстоянии от старухи, не выпускать из виду ее черный монашеский балахон. Когда вдали показались поля, я снял свою академическую мантию, запихал ее в сумку и остался в одной нижней рубахе и фехтовальном трико. Надвинув пониже шляпу, я стал просить небо послать хоть легкую облачность. Злаки этого урожая были мне по плечо и могли подарить свою-тень только старухе, которая шагала удивительно бодро, не теряя темпа. А я только с завистью провожал взглядом шатры и навесы сеятелей, под которыми спали сейчас, дожидаясь жнивья, усталые после пахоты люди. В девять яркий свет неба слился с маревом пожелтевших полей, и, едва чувствуя под собой подкашивающиеся ноги, я понял, что в город мне не вернуться. Колючие налившиеся колосья тяжело хлестали меня по плечам, в поля высыпали косцы и носильщики, нагружавшие урожай в телеги. Я думал о неизбежности посягнуть на жизнь святой монахини, по-прежнему не замечая, что ум мой все еще закрыт покрывалом от яркого света истины, цвет которого - знание и сила которого есть могущество, приходящие как дыхание к сбросившему покрывало. Когда оставалось чуть более двух часов светового времени, навстречу мне потянулись повозки, нагруженные зерном, и я молил бога, чтобы жилье старухи оказалось где-нибудь за холмом. Но как только после мучительного часа пути я ступил на вершину, порыв ледяного ветра пригнул к земле нескошенные здесь травы, и справа на горизонте открылись горы, которые все-таки существовали! С ужасом я увидел внизу только дикую степь без единой человеческой башни и серую ленту пути, убегавшую к горизонту! И мир раскололся во мне и передо мной над этой дорогой - кем и когда построенной, как и город? Из камня тех гор, которые существовали? Мир надвое раскалывался над дорогой. Там, слева, над кромкой камыша, над сизой дымкой реки и теплой невидимой далью моря сгущалась завеса влажного фиолетового тумана - разрасталась, двигалась на дорогу, застилая собой полнеба. А справа неслись навстречу быстрые облака. У скал, отсвеченные закатом, их серые клочья сливались в пухлую снежную тучу. Все меньше и меньше делался над горами кусочек лимонно-золотистого неба, где село солнце, где рыкал холодом просыпавшийся зверь Пурги. Налетали первые шквалы. Я быстро натянул приготовленную одежду, пристегнул сумку и, переложив пистолет за пазуху, завязал шнурки капюшона. На что надеялся я, безумец, встречающий час Пурги под открытым небом? Я верил. Верил - запретный том сочинений Бихевайля есть! Там, на груди старухи - древняя книга, хранящая от всех несчастий, наделяющая могуществом, одаряющая бессмертием. Тот, кто владеет книгой, - победитель Пурги. Надо убить старуху. Я бросился ей вдогонку. Фронт синего морского тумана приближался с невиданной быстротой, черная туча справа закрывала собой полнеба, и там, где неровные их края встречались, небо раскалывалось в треске молний. Стремительный порыв ветра швырнул меня, как былинку. Края туч сомкнулись. Мир наполнился темнотой. Началась Пурга. Перед вспышкой света и звука, погружающей в небытие, я успел заметить, как самая большая молния ударила над головой старухи. От следующего разряда я уже не терял сознание. Я был единственным в мире безумцем, встретившим под открытым небом час Пурги. Я был первым свидетелем и очевидцем того, что человеческое существо может выбраться невредимым из электрических когтей самого сердца смерти - после объятий той, которая не щадила живых, ломала деревья, вырывала с корнем кусты, которые когда-то росли на этой земле. Я верил - человек может выжить. Я верил: написанное в книге истина! Владеющий ею действительно охраняется от несча- стий, обретает могущество, получает бессмертие. Ее хозяин - победитель Пурги! Я рассмеялся, поняв вдруг главное. Как надеялся я, безумец, убить старуху? Выхватив из-за пазухи пистолет, я отшвырнул его изо всей силы... И дуга полета осветилась вдруг ярким светом - словно тысячи огненных радуг слились в одну, - все молнии и разряды притянулись металлом. Случилось чудо! Полоса разрядов, сверкавшая над дорогой, переместилась в сторону - на расстояние отброшенного пистолета. Путь вперед был свободен! Самая страшная из стихий Пурги "электрические когти" молний, убивавшие жертву в первые же минуты бури, - не грозили двум человеческим существам, что шли сейчас по дороге, одни в целом мире. И я почувствовал себя свободным от самого страшного, что делало меня чудовищем, - от необходимости убивать старуху. Я понял радость этой свободы и свет истины - точно сбросили, наконец, разделявшее нас покрывало. "И ВЛАДЕЮЩИЙ ЕЮ ЕСТЬ БОГ..." Ею - истиной, а не книгой. Как сильны нам навеянные предрассудки! Тысячи поколений философов обрекали хуле Второй том из-за нескольких строк, которые кем-то прочлись не так. И я заново прочел эти строки, в которых Витимус Бихевайль на последней странице Первого тома характеризует свою следующую за ним "Книгу истины". "И владеющий ею есть бог - он охраняется от несчастий, обретает могущество, получает бессмертие. Ее хозяин - победитель Пурги". Но я еще не знал истины. Лишь сбросил разделявшее нас покрывало. Я не читал книги. Книга была у той, что шла сейчас впереди в этой кромешной тьме. Бессмертный авторский экземпляр, зашифрованный самим Бихевайлем, предчувствовавшим судьбу книги! Я вспомнил ожесточившееся лицо Эчля: "Там нет ни единой формулы! Мистическая чепуха!" Я требовал из хранилища уцелевший неуничтоженный том. "Нету его!!! - кричал Эчль.- Зачем тебе поиск бога?" Только мне с моим аналитическим складом ума, вскормленным математикой Бихевайля, выжившему в этой тьме, в завывании ночной пурги, могло прийти в голову: "А что, если тысячу лет назад кто-нибудь обошелся со словом "бог", как и со словом "книга"? Заменив "истину" "книгой", что же такое, что страшно было ему пробудить в нас, заменил он на слово "бог"? Выпал снег. Мир снова стал видим и ощутим. Я опять видел ее впереди - выпрямившийся, не согнутый на ветру силуэт... богини, родственной тем богам, что построили города и дорогу, дойдя до гор, победив Пургу. Кто и зачем хотел убить в нас веру в этих богов?! "Он с нами и в нас, - вдруг вспомнил я алые, вспыхнувшие на бумаге строчки. - Ищите его во всем и в себе - и станете непобедимы!" Ураган на вершине стал валить меня с ног, словно я был листом, который вот-вот улетит в самое сердце бури. Я упал. В жесткий и обжигающий снег лицом. И она подала мне руку мягкую маленькую ладонь ребенка. Мы бежали, падали и поднимались снова. "Кто и зачем не хотел, чтобы человек стал богом? Тот, кто стать им не может в жажде властвовать над другими!" - шептал я яростно, пробираясь сквозь снег, засыпавший гигантским сугробом защищенный от ветра склон холма. И когда спуск кончился, она перевела дыхание и сквозь вой бури прокричала в самое ухо: "Здесь!", - протягивая свободный конец веревки. Мы привязались к каменному столбу - кем и когда поставленному здесь, в этой дали? Задрожала земля. Отдаленный раскат звука, от которого стекла в окнах раскалываются, как льдинки, и глохнут люди, накатывался с чудовищной быстротой. Это было "эхо Пурги". Мы были в самом центре урагана. Она приложила руки к моим вискам - и звук стал тише. Но я знал: "Не видать мне гордую Эчелейн. Никогда не закончить мне мой многолетний труд, и формулы Бихевайля будут мне не нужны..." Я знал, что спасения не бывает - для тех, кто попал в самое "сердце бури". Если вихрь не поднимет в небо, как оголяет он лик земли, убьет ледяным дыханием "зверь пурги" - как замораживает все живое. Алые живые строки всплыли перед глазами: "Только верящий может знать, что станет непобедим". "Только способному победить дается вера в непобедимость". Чьи-то руки положили мне на грудь книгу. Я почувствовал внутреннее тепло во всем теле, вдруг согревшемся до кончиков несгибавшихся пальцев. Изобретение Бихевайля... Источник каких-то токов, придуманный им для тех, кто побеждал пургу. Я помнил все до последнего часа, только перед рассветом приснилась мне Эчелейн. Она сидела на камне среди голубых снегов, и утренний свет золотил ее рыжие волосы под разорванным капюшоном. Она сидела спиной ко мне и тоже смотрела туда, куда шла дорога. Там, на холме, снег растаял, и на опушке леса стоял старинный каменный дом. И старый дуб, отряхивая с листьев снег, зеленел над крышей. Когда я открыл глаза, шел второй час солнцестояния. Я лежал на бурой траве. Сквозь старую ее щетину пробивалась зеленая седина. Я увидел лес на холме. Это были сосны, древние, как планета, оставшиеся на старых фресках. Они шумели в одном дне пути от города. Я увидел дом на опушке леса, и отряхивающие с веток снег дубы затеняли его зеленой листвой. И там, на проталине, у нагретой солнцем стены, цвели на грядке белые цветы кали, выпускавшие свой бутон только раз через триста шестьдесят с лишним солнцестояний! Веревка привязывала меня к столбу, стоявшему среди голубых снегов. И та, что сидела спиной ко мне на камне, чьи рыжие волосы, выбившиеся из-под рваного капюшона, горели огнем на солнце, повернула ко мне лицо. Я почувствовал себя стариком и мальчишкой, я радостно рассмеялся своей недогадливости... Эчелейн была на нее похожа. - Пойдем, - сказала она, указывая рукой на дом у опушки леса, - ты прочтешь сочинения Бихевайля.
