И в засуху бессмертники цветут... - [4]

Иван Дроздов «ЖИТЬ ПО СОВЕСТИ, ПО ЧЕСТИ, ПО ПРАВДЕ»

«Ушел из жизни Анатолий Дмитриевич, словно бросил вызов равнодушным: «Думаете, само собой рассосется?

Нет, не рассосется…»

Нет с нами Знаменского. Знаменский с нами!..

Шесть лет с тех пор прошло, как его не стало. А помню, как сейчас…

Едем мы к нему в Хадыженск. Я за рулем. Он — рядом.

Молчим. Я сосредоточен на дороге. Он в задумчивости. Как бы в предощущении чего‑то, а может, в воспоминаниях горького прошлого. Едва ли его жизненные неурядицы будут понятны сегодня. А тогда…

На выезде из Краснодара, у поста ГАИ нас остановили. Я выхожу из машины, ко мне подходит сержант милиции и вежливо просит взять в машину пару пассажиров.

— Что вы?!. — тоже вежливо отвечаю я. — Со мной едет сам (!) Знаменский!

— A — а!.. Тогда поезжайте! — несколько стушевался сержант и взял под козырек.

То ли он знал Знаменского, то ли на него произвело впечатление слово «сам»? Да и наша «Волга» была правительственного образца, черного цвета, к тому же еще и в экспортном исполнении — с никелированной окантовкой по кузову.

Анатолий Дмитриевич выдержал паузу, а как только мы отъехали от ГАИ, ухмыльнулся.

— Хм! И как это ты?.. — проговорил он, крутнув головой.

— Получилось как‑то…

И я как бы отмахнулся от забавного эпизода. Мне хотелось продолжить наш разговор, начатый еще у меня дома. Тема щекотливая. А при посторонних…

Дело в том, что мы с ним чуть ли не всю ночь «прокоротали» за разговорами. Благо у меня квартира однокомнатная, и мы могли разговаривать, лежа в постели.

Жена моя Рая под наш гомон не раз засыпала и просыпалась. Словом, спала неважно. Но ни разу не упрекнула нас. Она глубоко уважала Анатолия Дмитриевича за его всегдашнюю деликатность, за ум, за умение рассказывать… Извиняясь за причиненное беспокойство, он забавно так оправдывался:

— Не могу же я нести в гости скуку!

Он относился к Рае неизменно уважительно за ее радушие и гостеприимство. Соревновались в умении заваривать чай. Знаменский научился этому искусству на «северах». Делал он это с «чувством, с толком, с расстановкой». Рая училась и удивлялась его умению.

А рассказчиком он был интересным: слушаешь его, словно захватывающий роман читаешь. По словам Раи, Анатолий Дмитриевич в этом даже Виктора Астафьева превосходил.

Во время Дней советской литературы на Кубани Знаменский пригласил нас, меня и Раю, в гостиницу навестить его старого друга Виктора Петровича Астафьева. В ту ночь мы до утра просидели в номере. Что и говорить — Виктор Астафьев был неиссякаем в своих устных рассказах. На мой взгляд, они оба — и Знаменский, и Астафьев — были одинаково талантливыми рассказчиками. Всю ночь проболтали, перебивая друг друга: «А помнишь…».

Когда его долго не было, Рая озабоченно спрашивала:

— Неужели у вас так долго заседания бюро не было?

Анатолий Дмитриевич был на протяжении многих лет членом бюро писательской организации и заместителем ответственного секретаря. Так что обязан был быть на всех заседаниях. После заседаний он шел ко мне на ночлег. Вот уж где мы давали волю своим разговорам. Говорили обо всем — о Миронове, о Троцком, о «детях Арбата», которые опять вернулись на Арбат…

…Хотелось, чтобы Анатолий Дмитриевич затеял этот разговор, и сейчас, в дороге. Я мельком скосил на него глаза.

Анатолий Дмитриевич сидел с устремленным вперед взором. Наконец проговорил в продолжение каких‑то грустных своих мыслей: «Как бы эти детки не натворили больших бед, чем их отцы…».

Мы ехали уже по поселку Кутаис. Дорога шла по гребню хребта.

— Во!.. — восхитился Анатолий Дмитриевич открывшимся перед нами пейзажем.

Отсюда, с горного хребта, вся даль видна. Долина с редким изрядно порубленным лесом, «умудренные» морщинами скалы, мрачное ущелье с еще не растаявшей дымкой утреннего тумана; сверкающий бисеринками «битого стекла» водопад, мирно пасущееся на лужайке стадо коров, у куста можжевельника лежит овчарка, стерегущая стадо, рядом пастух варит на костре себе завтрак. Над костром вьются струйки дыма. И над всем этим — небо без единой «помарки».

Знаменский затих. Он способен восхищаться даже легчайшей дымкой утреннего тумана. А тут… Душа и небо обнялись. Казалось, вся глубь Вселенной перед тобой открылась. Все скорби и беды глохнут в таком бескрайнем просторе.

На сельской улице — люди.

— …Истоки каждого писателя в народе, вот в этих простых душах. Их даже литература одесситов не испортила, не научила скрывать свои чувства за банальными словами.

Опять на некоторое время умолк в глубоком размышлении и уже спокойнее продолжал:

— Если бы не Сталин… Видно, Бог нам его послал, этого русского из русских грузина Иосифа Виссарионовича Сталина. Вот уж кто был настоящим русским патриотом. Патриотом великой России. Он, он защитил нас от сионизма! А от фашизма уж мы сами, во главе же с ним, защитились.

Взглянул на меня, и как бы извиняясь, добавил:

— Я‑то в то время мытарствовал в лагерях, тянул срок. А ты… Ты погибал под Сталинградом…

— Было такое, было… — вспомнил я свои военные пути — дороги. Знаменский покивал согласно. Он думает о чем‑то о своем. Я его слушал, а сам примеривался, как лучше перескочить