И в засуху бессмертники цветут... - [16]

— Как это?.. — не понял Анатолий Дмитриевич, оторопев и поморгав глазами.

— А вот так, очень просто, — засмущался я и рассказал им про то, как люблю ходить пешком…

— Постой, Геннадий, что за чушь, — перебив, нахмурился Анатолий Дмитриевич, думая, что я пошутил. — Так ты… Или денег не было на проезд?

— Да не — ет, — засмеялся я, — деньги имелись, дело не в них, захотелось попутешествовать, воздухом подышать, природой полюбоваться…

Знаменский пожал плечами. Я продолжал объяснять:

— Такое, ну — у… желание, порыв овладел мною… Вот так же я ходил в Новороссийск и под впечатлением похода написал рассказ «Светофоры зеленые». Вы еще похвалили, Анатолий Дмитриевич…

— Помню. Да, помню… Рассказ действительно хороший…

— Вот и к вам пришел. Вдруг опять напишу что‑нибудь.

Мои рассуждения развеселили Анатолия Дмитриевича:

— Ага, романтик, значит… так теперь что же получается: чтобы, например, тебе написать большой роман или повесть, потребуется пехом идти до самого Урала! Так, что ли?! — сощурив глаза и вздохнув, Анатолий Дмитриевич заметно рассердился. — Не то ты говоришь: надо быть в гуще жизни, жить интересами народа… Это ты, брат, шалишь насчет того, что тебе хочется бродить! Погоди немного, с годик. Около тебя уже не одна жизнь, а две, и это, пожалуй, самое главное богатство, которое надо сейчас не только понаблюдать, но и «творчески проникнуться». Пасенюковские «горы, небо и люди» еще не уйдут от вас. Главное‑то в другом — в середке… Ты лучше выбери время, возьми отпуск и поезжай в село или станицу, поживи среди людей и там столько всего узнаешь об их судьбах, что тебе хватит материала на целую книгу, и отпадет надобность переться до Урала…

Я понимал, как полезны советы Анатолия Дмитриевича, хотел что‑то сказать, но вмешалась Нина Сергеевна, позвала нас в дом. Познакомили меня с их дочками и сели обедать, выпили водки, а после мы с Анатолием Дмитриевичем перебрались в его кабинет и просидели до глубокой ночи. Анатолий Дмитриевич говорил о работе над незаконченным романом о Гражданской войне на Дону и Кубани, о Филиппе Кузьмиче Миронове. Он был искренен настолько, будто бы не с начинающим литератором, а с близким человеком беседовал, во всем доверяясь. И что не забылось: читал отрывки из нового романа «Золотое оружие», который далее перерастет в роман — хронику «Красные дни».

Уже при чтении этой незаконченной рукописи, оценивая ее на слух, я почувствовал, какой это большой писатель. Меня переполняло чувство гордости, что автор доверяет начинающему прозаику, и как было приятно, когда он, прерываясь, сомневаясь в чем‑то, желал услышать мое мнение о той или иной сцене, и насколько все психологически достоверно им изображено. Но мне ли судить, что хорошо, а что плохо? Я понял, как много предстоит работать над собой, чтобы стать таким писателем. И вот слушаю.

Написано по — шолоховски, живыми и полнокровными вставали перед глазами невымышленные герои со страниц рукописи, которая еще нигде не печаталась. Меня буквально завораживали изображенные картины нового произведения…

Прощаясь со мной, Анатолий Дмитриевич посоветовал ездить в творческие командировки на встречи с читателями с кем‑нибудь из опытных писателей. Я старался запомнить все его подсказки и был полон решимости в ближайшее время поехать куда‑нибудь. Но проходили дни и даже месяцы, а приглашения я так и не дождался от тех писателей, пообещавших взять меня с собой на встречи с читателями. Напоминать было неудобно: может, забыли, а может, отпугивал я их своей замкнутостью и неконтактностью…

Самолюбие задело, и я, плюнув на все, решил сам съездить в сельскую местность. И поехал в станицу Геймановскую, знакомую еще с детства, находившуюся неподалеку от того села, где я воспитывался в детдоме после войны.

По пути, подъезжая к станице в дребезжащем небольшом автобусе, я узнал от громко разговаривавших попутчиков, что председатель колхоза, присланный откуда‑то со стороны чужак,

не уживается с людьми, разогнал специалистов, которых и без того не хватало в Геймановке. И тотчас же у меня родилась мысль, как надо дальше действовать… Сразу же по приезде в станицу я отправился в правление.

Председатель принял меня настороженно; отчужденно и исподлобья оглядывал меня.

— А кто вас направил ко мне? Вы были в райкоме?

— Нет, — сказал я, не понимая, зачем мне там быть.

Председатель обеспокоился, когда узнал, зачем я приехал,

и, схватив телефонную трубку, стал звонить в райком партии:

— Тут у меня сидит писатель! Прибыл писать какой‑то очерк… Что?! Ага… Хорошо — хорошо! Я направлю его к вам!

Положив трубку, он сказал:

— Вам надо показаться в райкоме и согласоваться с первым секретарем. Доложите ему о цели своей поездки, и почему выбрали именно нашу, а не другую станицу…

Ушел я раздосадованный. С нехорошим чувством в душе прибрел к остановке и стал ждать автобуса, чтобы уехать в Краснодар. А в это время напротив клуба и неподалеку от ворот центральных мастерских я заметил толпившихся колхозниц. Они громко разговаривали, ежились от ветра в своих куртках и фуфайках. И что‑то меня подтолкнуло, я направился к ним, поздоровался с гомонящей толпой. Женщины дружно ответили и с любопытством присмотрелись ко мне.