И так же падал снег - [97]

Микола не сразу попал заводной ручкой в гнездо — заскрежетал железом, что-то буркнул про себя. Потом вставил ручку в гнездо, с силой рванул ее — на полоборота, но мотор не завелся.

— Ведь недавно ты его прогревал? В чем дело? — крикнул я из кабины.

— Зараз, товарищ старшина! — ответил Черепаха, не глядя на меня, и принялся крутить ручку изо всей мочи.

В дверях дома появилась Мария Андич. Она была в одном платье без рукавов, забыв набросить на себя пальто…

Мотор взревел — я вздрогнул от неожиданности, нажал на педаль, прибавляя газу, и боковым зрением увидел, как Мария Андич сбежала с крыльца и остановилась, прижав обнаженные руки к груди.

Я перебрался на свое место. Черепаха сел за руль, включил первую скорость. Машина вздрогнула, колеса пробуксовали на месте, потом, за что-то уцепившись, вытолкнули нас вперед. Черепаха развернул ее левым бортом к особняку и, открыв дверцу, на тихом ходу повел мимо дома. Переваливаясь с боку на бок, мы выбирались на дорогу, а Микола правил, не сводя глаз с Марии Андич, которая все стояла у крыльца, скрестив на груди руки, и глядела нам вслед…

— Вот и усё, товарищ старшина! — сказал Микола Черепаха, захлопнув дверцу, и стал выводить машину на широкий тракт, где выстраивалась автоколонна полка.

Я ни о чем не стал его расспрашивать и глядел на дорогу, уже исполосованную колесами наших боевых машин…

РОЯЛЬ

1

Я стоял на берегу Бургасского залива и смотрел на темную воду, в которой плавился восковой, ущербный месяц и звезды, словно медузы, распускали свои щупальца. К морю с гор стекал балканский ветерок, и надо мной, как одноногие птицы, разучившиеся летать, взмахивали крыльями сосны. Я слышал их слабый ропот и раздумывал над солдатской судьбой, которая привела нас в этот далекий от Родины край, где все нарисовано яркими красками и непривычно для глаз. Как далеко мы заехали и как долго мы здесь стоим! Война давно умерла на выжженной, черной земле, и пора домой.

Может быть, завтра мы двинемся в обратный путь. Я уже предупредил радистов, чтобы были наготове. И они так же, как и я, не заснут в эту ночь. Кажется, на всю жизнь приросла к тебе солдатская гимнастерка. Но должен же быть конец этой дороге!

Я пытаюсь вспомнить, как меня провожали на фронт. Сорокаградусный мороз, толкотня на перроне, чьи-то беспрерывные тревожные голоса, тяжелое дыхание паровоза… Сухие потрескавшиеся губы матери, сурово сведенные брови отца, а рядом, как-то сиротливо, отъединенно от них — девочка, лицо которой я никак не могу припомнить. Только пуховый платок и глаза, большие, темные, с каким-то затаенным светом в глубине. Но это опять не ее глаза. Это смотрит на меня Ива, Ивана Радова…

Когда я вернулся из командировки и отправился на рацию, первое, что увидел во дворе, был рояль. Беккеровский рояль!.. Клавиши отработаны пальцами многих поколений музыкантов, и грани подернуты желтизной…

Как попал сюда? Откуда он, этот рояль, — странный, неуместный предмет на фоне боевых раций, штырь-антенны, такелажных ящиков, сброшенных на землю?

Я направляюсь в угол двора, где стоит наша действующая станция, и дежурный радист, выглянув из кабины, приветствует меня.

— Как связь?

— Все в порядке, товарищ старшина!

— А откуда этот рояль?

— Какой-то капитан вез его на студебеккере и здесь вот сгрузил. Попросил присмотреть за ним, а сам пропал.

— Что за капитан?

— Чужой какой-то, не из нашей части.

— Ну, дела! А я подумал, что это болгары его выставили по случаю ремонта квартиры.

— Не-ет, наши болгары — народ небогатый, — рассказывал дежурный радист, — живут в полуподвальном помещении. Сама Радова кассиршей работает в народном театре, дочка учится в гимназии.

— Смотри-ка! Вы уж акклиматизировались тут…

Каменный полутораэтажный дом стоял на самом взгорье, на перекрестке улиц, одна из которых круто уходила под уклон, а другая как бы образовала крестовину наверху и тянулась вдоль Бургасского залива. Невысокий частокол огораживал двор, закрывая доступ посторонним, и ровный пятачок земли как нельзя лучше подходил под установку рации. Мы уже стояли здесь целую неделю и держали стабильную связь с батальонами. За три дня, которые я провел в командировке, никакого ЧП не произошло, но вот… рояль! Я подошел к нему и выбил одним пальцем на клавишах традиционную двойку: «Я на горку шла». Звук был чистый, глубокий и какой-то таинственный.

— Жаль оставлять инструмент под открытым небом. Надо бы его поставить к вашим — как их, Радовым, что ли?

— Да, да, к Радовым! — хором отозвались связисты. — Мы вот после ужина соберемся и втащим к ним этого беккера…

— Но сначала надо разведать. Кто пойдет?

Солдаты стояли, переминаясь с ноги на ногу.

— Может, Вольного пошлем?

— Спит, — сказали ребята, — с ночной смены он. А то бы — ясное дело — его! Он вон как играл, по клавишам прохаживался!..

Я спустился на несколько ступенек вниз, в прохладную прихожую, и постучал в дверь.

— Моля ви, влэзтэ! — послышалось в ответ.

Переступив порог, я увидел черноволосую девушку, которая поднялась из-за стола и вопросительно смотрела на меня.

— Мы хотим, — сказал я, — поставить на некоторое время к вам рояль, — и показал рукой на улицу, выискивая в просвет окна инструмент.