И так же падал снег - [95]

В спальне мы остались втроем. Репнин все вздыхал и крутился на высоком матрасе, как вьюн на горячей сковороде: наверно, видел дурной сон. Чуева не было слышно.

Отбросив подушку, я снова лег в кровать и, закинув за голову руки, стал смотреть в потолок. Ни одной трещинки не было на нем — не за что зацепиться глазу, — и только матовый свет широкой волной катился по этому ровному полю, напоминая заснеженную степь, по которой бежала легкая поземка…

На рации заработал движок. Я прислушался — никаких перебоев в моторе. Схитрил Микола: наверно, завалится спать в кабине, как бывало на коротких стоянках…

Движок утих, я услышал шаги, а через минуту — приглушенные голоса, кажется, Марата Ильича и Черепахи. Связисты подошли к крыльцу, присели на ступеньку.

«Может, мне подменить Короткова и самому сесть за ключ? Ведь все равно не уснешь, только измучишься — и днем будешь ходить как вареный. А после смены сработает рефлекс и тогда — хоть на пуху, хоть на гвоздях…»

Я встал, надел гимнастерку, натянул галифе, на цыпочках вышел в вестибюль и, чиркнув зажигалкой, стал отыскивать свои сапоги под вешалкой.

— Вы куда? — услышал я голос старшего радиста.

— Ты чего вскочил, Репнин? — удивился я, увидев его полуголым в дверях.

— Моя смена, товарищ старшина.

— Как твоя? Ты же начинал…

— Я проработал всего два часа, а потом сидел Чуев. Мне подменять Короткова.

— Разве?

Я стал припоминать график дежурных радистов, составленный накануне, и понял, что Репнин прав: он только наладил связь с батальонами и передал ключ Чуеву. А уж своего дежурства он не уступит даже мне. Его хлебом не корми — дай поработать на рации.

Забавно на него смотреть, когда он передает радиограммы. Склонив голову набок и облизывая губы, Репнин с каким-то упоением отбивает на ключе знаки Морзе, весь уходит в эфир — и его бери тут хоть голыми руками. Он напоминал мне птицу, которая поет, закрыв глаза, забыв обо всем на свете. У рации Репнин преображался до неузнаваемости, а в обыденной солдатской жизни был настоящий «репей», оправдывая свою фамилию.

— Ладно, собирайся, — сказал я и, накинув шинель, вышел на крыльцо…

На юго-западе, над четкими силуэтами островерхих крыш, играли багровые сполохи, но грома не было слышно — далеко откатилась от нас «гроза».

Вышел Репнин, с минуту постоял, привыкая к темноте, и быстрым шагом направился к нашей машине, что вырисовывалась на пустыре всеми своими контурами, напоминая вместе с мачтой старый баркас.

— Мабудь, и хозяйка не спит? — задумчиво протянул Черепаха.

— Она и не ложилась, — сказал Марат Ильич. — В ее комнате свет.

— Все не спят в эту ночь, один только Чуев…

— Шутите, товарищ старшина? — обиженно заговорил наш тихоня, показываясь в дверях. — Все бока отлежал… на мягком.

4

Репнин сидел на высокой кровати и, прищуривая левый глаз, ехидно говорил:

— Пять суток здесь стоим, товарищ старшина, привыкаем к мягким перинам, шлепаем в заграничных тапочках. Так можно и расслабиться.

— А ты зарядку делай, Репнин!

— Да я не о том! — досадливо махнул он рукой. — Бывало, мягче ладони ничего не было, а теперь на пуху валяемся, разнежились. Что дальше-то будет?..

«Этот репей всегда найдет в собеседнике уязвимое место, — подумал я, — и не отступится, пока не разрядит всю обойму своих колючек». — И прикрылся от него надежным щитом:

— Слышал, наши войска пробили брешь в немецкой обороне и ринулись в прорыв?

Репнин перестал целиться и заморгал глазами.

— Так что скоро будет тебе работа: только успевай сворачивать и разворачивать рацию! И не раздуешь уголька, чтоб согреть руки… Будешь потом вспоминать эти мягкие постели! Не часто мы живем в особняках, Репнин…

Репнин стал быстро натягивать на себя гимнастерку, галифе — собирался словно по тревоге.

— Куда это ты заторопился? — усмехнулся я.

— А надо уточнить насчет прорыва! — снова прищурился он, не сдавая до конца своих позиций.

— Давай, давай, проверяй! — радовался я, что так легко отделался от него.

Но старший радист сумел-таки всадить в меня свою колючку — и я стал приглядываться к своим хлопцам.

Первым, как мне показалось, «расслабился» Микола Черепаха.

Наша хозяйка содержала небольшой магазин продуктовых товаров, вход в который был с улицы, и я как-то заглянул в него. Она стояла за прилавком, предлагая грецкие орехи двум нашим связисткам. Они, видимо, только что получили деньги и решили полакомиться.

— Здравия желаем, товарищ старшина! — поприветствовали они меня и спросили: — Не знаете, хорошие у нее орехи?

Я пожал плечами:

— Попробуйте!

Одна из них взяла орех с чаши весов и начала колотить по нему кулаком.

— Та разве ж так? — услышал я вдруг голос Черепахи и увидел, что он выходит из-за конторки, которая стояла отдельно от прилавка.

— Микола?! Ты что здесь делаешь?

— Та пришел трошки подмогнуть Марии. Безмужня жинка — як хворостинка!

— То есть как «подмогнуть»? В каком смысле?

— Та я ей принес мабудь три ящика орехов со склада — и усё! Что ж тут такого, товарищ старшина?

Всю эту сцену наблюдали и связистки, и я вдруг распалился:

— А ну-ка марш на рацию! — приказал я Черепахе.

— А вы что разгуливаете средь бела дня? — напустился я на девчат. — Делать вам нечего? Или война уже кончилась?..