И так же падал снег - [25]

«Пат и Паташон» — появилось на экране и мы закричали «Ур-ра!»

Сколько раз мы видели эту многосерийную кинокартину в «Народном», знали все кадры наперечет, и в черточках-человечках, которые нарисовал Герман на бумажной ленте, пропитанной керосином, сразу угадали, кто «Пат», а кто «Паташон»…

Вот они дернулись на экране, двинулись навстречу друг другу. Длинный — это Пат — как-то смешно и неловко взмахнул рукой в боксерской перчатке, толстый и маленький — это Паташон — ударил противника в солнечное сплетение. Пат согнулся в три погибели, а Паташон с размаху ударил его еще по уху…

— Неправильно! — закричали мы. — Штраф!

— Факт, — сказал Герман. — Смотрите дальше. — И стал побыстрее крутить барабан, на который была намотана лента…

Пат растянулся на полу, но когда к нему подбежал Паташон, ловко ухватил его за ногу, уложил рядом с собой.

— Ну и бокс! — смеялись мы. — Здорово! Как в настоящем фильме! (Там тоже дрались не по правилам — и весь зрительный зал покатывался со смеху.) Умора!.. Но через минуту-другую все кончилось, мы обернулись к Герману:

— Еще давай!

— Еще! — улыбнулся он. — Я три дня эту ленту рисовал. Каждый кадр надо выписать, каждое движение рассчитать… Таисью попросил — у нее терпенья не хватает. Вас бы вот заставить! Тут мудреного ничего нет: чертенят этих вы умеете рисовать. Только надо черточки рук и ног с каждым кадром менять, чтоб когда крутишь барабан, была видимость движения…

— А ленту как сделать? — спросил я. — Из чего?

— У Катерины попросим. Она возьмет у кассирши, и склеивать не надо. Сначала всю ее разрисуем, потом — в керосин. Станет она прозрачной — можно будет заряжать…

— А нельзя нарисовать «Человека без нервов»? — спросил я.

— Можно, наверно, — сказал Герман. — Но лучше рисовать комедию. Смешное легче делать… А там — только разве как Гарри Пиль и Монти Бенкс лезут по канату…

«Да, — подумал я. — Смешного тут ничего нет — и лучше продолжать Пата и Паташона».

Витька Титов словно угадал мою мысль и сказал:

— П-пусть б-будет П-пат и П-паташон — б-без к-конца!

— Без конца, — засмеялся Герман, — не бывает картины. Но несколько серий можно сделать.

— И про войну можно, — сказал Салаватка.

— Про вас, что ли? — улыбнулся Герман. — Ну, кто сегодня герой?

— Вот он! — указал я на Салаватку. — Сражался лучше всех и ранен в руку.

— А награду получил? — обратился Герман к Салаватке.

— Какую-такую награду? — удивился Салаватка.

— Какую он заслужил? — спросил меня Герман.

— Орден Боевого Красного Знамени! — сказал я не задумываясь…

Герман открыл ящик стола, пошарил рукой в его глубине, достал значок Осоавиахима:

— Похож?

— Похож! — закричали мы в один голос.

— Тогда выстраивай свою армию и награждай Салаватку орденом, — сказал мне Герман. — Чтоб — торжественно, при всех. Потом мы сделаем крышу — доски я уже подобрал — и будет у вас штаб…

Мы вышли из сарая — и Герман показал, где будет у нас штаб: совсем рядом с его сараем, в узком коридоре между дровяниками, который выводил к высокому забору.

— Два выхода будет у вас, — говорил Герман — Один — во двор, другой — вот к этой «китайской стене».

За высоким зубчатым забором стоял двухэтажный деревянный дом Карелиных. Тольку Карелина, с раскосыми глазами, мы прозвали Чанкайши, а забор стал «китайской стеной». У Тольки не было армии, с нами он еще не воевал, зато дворник постоянно грозил нам метлой, когда мы сидели на заборе, на своих «сторожевых» постах.

Тольке сделали из фанеры домик и он похвалялся, что у него уже есть «казарма», он скоро соберет армию и пойдет на нас войной. Но теперь у нас тоже будет казарма со штабом — и мы еще посмотрим кто кого? У него там за главного — дворник, а у нас Герман — золотые руки. Кто с ним может сравниться?!

— Давай выстраивай свою армию! — приказал Герман.

И мы вышли на середину двора…

Я только успел вручить орден Салаватке, как показался на открытой веранде, построенной над дровяниками слева от подъезда, Алексей — Божий человек и закричал на нас, размахивая руками:

— Фулюганы! Анчихристы! Чё делаете? Яйца надо катать!..

Этот дурачок все время преследует нас, мешает нам играть. А в прошлый раз, когда мы ловили сизарей на суровую ниточку, и уже расправили возле мусорной кучи петлю, накрошили в кружок хлеба, он также выскочил на веранду и расшугал всех голубей…

А у меня до этого был ручной сиварь: он птенцом выпал из гнезда, я его подобрал и выкормил хлебной жвачкой. Был он смешной, какой-то замызганный, с большим клювом и не по росту длинными лапами…

Я разжевывал хлеб, подносил сиваря ко рту — и он — сообразительный — выклевывал у меня изо рта хлебную жвачку. Потом научился летать, сидел на крыше вместе с другими голубями и ждал меня из школы.

Было всем на удивление, что по взмаху руки он слетал с крыши и садился ко мне на плечо. Потом переманил его этот «Божий человек» и куда-то унес.

Дурачок все время вставлял нам палки в колеса. Вот и теперь кричал на весь двор, что мы «антихристы»!

Но вышел Герман — и его как ветром сдуло. Он страшно боялся нашего Германа: как увидит его, зашепчет «свят! свят!» — и скрывается из глаз…

Мы строем прошли через весь двор — и в подъезде запели: