И так же падал снег - [17]

7

А они приехали ночью. Сквозь сон я слышал знакомые голоса людей, скрип половиц в избе, потом в передней зажгли семилинейную лампу — и я проснулся.

— Батюшки! — всплеснула руками мать. — Да разве это — он? Совсем деревенский мальчишка!..

— А-а! — сказал я, поднимаясь с подстилки. — Приехали, наконец! А то, говорят, война началась. У вас там ничего не слыхать?..

— Какая война? — засмеялся отец. — Никакой войны, сынок, нет.

— Ну, тогда ладно, — говорю и вешаюсь к ним на шею…

— Ты, Маруся, постели нам всем на сеновале, — просит мать. — Уж больно там хорошо.

— Погодите, погодите! — кричу я. — Дайте-ка я на вас как следует погляжу! — Веду их обоих за руки, поближе к лампе: — Красивые вы какие! А глаза! У одного — как у филина, у другой — как у совы…

— Батюшки ты мои! — схватилась за живот тетя Маруся. — Сказанул!..

Всем стало почему-то очень весело. Родители хохотали до слез, дядя Гриша, повиснув на клюшках, тоже вздрагивал плечами, а я ничего не понимал: филин казался мне всегда очень красивой и представительной птицей, у совы также большие, с темными обводами, круглые глаза, в которых светились огоньки.

— Ладно, — сказал я, немного обидевшись, — сами увидите и тогда поймете…

Мы лежали на душистом сене, покрывшись байковыми одеялами, и я рассказывал, как провел лето у тети Маруси.

— Ну, а что ты ел? — спросила меня мать.

— Да все! — сказал я.

— И сало? И щи? И молоко пил?

— И простоквашу, — добавил я. — и творог, и угольцов…

— Каких угольцов?

— Вот пойдем на рыбалку, я вас научу, как их ловить и поджаривать на палочке… Я даже лягушку пробовал!

— Лягушку?! — ужаснулась мать.

— Ну да, — сказал я. — У нее на лапках мясо белое, с такими же, как у рыбы, трещинками…

— Вот и оставь тебя одного! — сказала мать.

— Мы еще ужей ловили…

— Могли наскочить на змею!

— Не-ет, — сказал я. — Змея — вся черная — от башки до хвоста. А уж — он безвредный, с венчиком на голове…

В просвет крыши, где солома обвалилась, виднелось звездное августовское небо, и мы, разговаривая, все смотрели на него. И вдруг звезды исчезли, отверстие в крыше накрыла какая-то тень, что-то зашуршало над нами, а потом снова открылось оконце с россыпью звезд, и мать шепотом спросила:

— Что это, Санюшка?

— Не знаю, — ответил отец.

— Тихо-тихо! — зашептал я. — Сейчас вы услышите, как он закричит.

— Кто закричит?

— Тсс!..

Мы лежали, не дыша, прислушиваясь к шорохам ночи.

Кто-то живой и тяжелый сидел на стрехе крыши, осыпая труху, и тоже чего-то, видимо, ждал.

— Это… — прошептал я на ухо отцу, но он приставил палец к моим губам, чтоб я не спугнул птицу: он тоже догадался, кто сидит на крыше.

Наконец мы услышали, как птица оттолкнулась от стрехи и замахала крыльями.

— Это филин! — выдохнул я, и словно в подтверждение моих слов, он заухал где-то вдалеке, над чащей леса.

— Он всегда садится на наш сеновал, — сказал я в полный голос и со знанием дела. — Я его несколько раз видел…

— Как-то все удивительно здесь и даже страшновато, — сказала мать.

— Это с непривычки, — сказал я. — Когда чего-нибудь боишься, надо обязательно разузнать, кто там. А под одеялом всегда страшно, думаешь: вот-вот тебя кто-нибудь схватит.

— И ты тут спал один? — спросила мать.

— Ну да, — сказал я. — Приходил, открывал калитку и забирался на сеновал. Когда все узнаешь, ничего страшного…

— Откуда приходил?

— Да с гулянки, — сказал я небрежно.

— С кем же это ты гулял? — развеселился отец.

— Да с Семкой. Мы с ним хорошие друзья!.. Хотите, я вам песню спою:

Эх, Матаня, я твой Ваня!

Ты — Матанюшка моя…

— Ну и ну! — сказала мать. — Это ты и в школе, чего доброго, споешь!

— Давайте-ка спать, — сказал отец. — Утро вечера мудренее.

8

Наутро начались сборы. Снова дядя Гриша обустраивал телегу, тетя Маруся вынесла из прясла ворох сена — и он уминал его, чтоб оно не стояло горбом, а лежало ровно по всей телеге. А я прощался с Васькой, который уже заметно подрос и был вровень со мной.

— Еще на пристани ты с ним наобнимаешься, — говорила мать, — а сейчас надевай рубашку и пиджачок: в поле — ветер, как бы не простудиться.

— Я закалился, мне ветер нипочем! Правда, тетя Маруся?

— Правда, правда, сынок! Но все равно ты рубашку-то надень, ежели мать говорит…

— Эх, Вась-Вась! — гладил я жеребенка по гладкой, шелковистой шее. — Вот мы с тобой и расстаемся.

— Ей-богу, твой он будет! — растроганно сказал дядя Гриша. — Подарю я тебе его насовсем.

— Ур-ра! — крикнул я и, показав Ваське сахарок, стал бегать по двору — играть с ним в догонялки…

Он был мой баловень, и я всегда его обихаживал. Но как-то раз, проспав зорьку, заторопился и совсем о нем позабыл. Открывая калитку, я почувствовал, как кто-то схватил меня за ворот и тянет назад. Испуганно обернувшись, я увидел плутоватую мордочку Васьки — он словно говорил мне: «А где гостинец?»

Пришлось задержаться, отломить кусочек хлеба, посыпать его солью и поднести на ладони своему дружку. Так он меня проучил, чтоб я о нем никогда не забывал…

Я купал Зорьку в озере, и он плавал всегда рядом, высоко подняв мордочку и следя за мной своим круглым коричневым глазом. А когда выходили из воды, Васька носился кругами и взлягивал длинными задними ножками, осыпая нас песком.