И так же падал снег - [118]

— Коньяк — опять же — стаканами, — подхватил Валерка. — Черпак — норма!

— А кофе, как коньяк, — не отступался сантехник, — пьют маленькими глоточками.

— А вы, случаем, стихов не пишете? — язвительно спросила Вероника-большая.

— Случаем, не пишу, но люблю Блока. Его стихи как бы подоспевают к нашему времени…

— Скажите!..

Наступила неловкая пауза, и Валерка, усмехнувшись, заметил:

— Словно большой начальник вошел в эту келью. Тихо как… Гитары нет?

— Сейчас принесу, — быстро откликнулась хозяйка комнаты и вышла в прихожую.

— Я что-то мало наслышан о работе сантехников, — обратился я к Евгению Александровичу, чтоб как-то заполнить паузу.

— Интересная работа! — сказал он с пафосом и выпрямился на стуле. — Монтажники выложат каменный колодец, войдешь в него — крикнешь: где-то наверху отзовется твой голос и погаснет. Мертвая тишина.

— А Блок на вас благотворно действует, — вклинилась Вероника.

— Благотворно, — кивнул Евгений Александрович и продолжал: — А вот пришли сантехники — и дом начинает оживать. После них вы слышите, как дом дышит, ворчит, разговаривает. Мы даем ему кровь и плоть…

Вероника-маленькая принесла гитару. Валерка откинулся в угол кровати, стал перебирать струны, нащупывая мотив.

— А я, правда, похожа на венгерку? — спросила Вероника-большая.

— Правда, — кивнул Валерка и взял несколько знакомых аккордов.

— Издалека до-олго течет река Во-олга, — затянула Вероника-большая неожиданно низким, грудным голосом, и Валерка старательно стал ей аккомпанировать.

Но пропев первый куплет, она замолчала, откинулась к стене, запрокинула голову. Потом, вздохнув, проговорила:

— А мне уж — двадцать четыре года. Не рифмуется…

— В низенькой светелке огонек горит, — запела Вероника-маленькая, кивнув головой Валерке, и он живо подобрал аккорд, осторожно повел мелодию. Евгений Александрович смотрел на певицу, которая слегка картавила, и в горле у нее что-то перекатывалось — как камешки-голыши в прозрачном ручье. Из-под открытого ворота голубой кофточки как-то горестно выступали ключицы, прядь каштановых волос ниспадала на лоб — и на фоне стенной перегородки, что отделяла эту комнатку от других таких же каморок, вырисовывался облик молодой женщины, словно только что сошедшей с полотна старого мастера.

— Ты о чем мечтаешь, пряха ты моя, — уже пели в два голоса — она и Валерка, — и в общежитии никто не ходил, не разговаривал, не бренчал посудой на кухне: все слушали старинную песню и думали каждый о своем…

— Спасибо за черный кофе! — сказал Валерка, оборвав последний аккорд. — Пора и честь знать, — Он встал, поклонился, тряхнув шапкой густых, стриженных «под скобку», волос…

Мы вышли втроем: Валерка, Вероника-большая и я. Спустились с крыльца, Валерка помахал нам рукой и побежал в свой подъезд.

— До свидания! — сказал я Веронике, — спасибо за…

— Нет-нет! — перебила она меня. — Я вас провожу.

— Зачем меня провожать? Я запомнил дорогу…

Но она меня уже не слушала и, шагая рядом, о чем-то размышляла, помогая себе рукой, пошевеливая пальцами.

— В их распоряжении осталось всего четверть часа. Много или мало это для любви? — спросила она, приостановившись.

— В чьем распоряжении? — не понял я, сбитый с толку, но тут же догадался: — Разве нельзя остаться дольше?

— В одиннадцать часов никто из посторонних не должен оставаться в комнатах общежития. Здесь очень строго. Могут выселить.

— А как же вы?

— Ко мне уж здесь привыкли… Пока он там — этот Евгений Онегин, я делаю променаж по улицам.

— Он вам не нравится?

— Категорически нет!

— Почему?

— Ну, не знаю. Глядит на нее, вздыхает, а решиться ни на что не может.

— А где работает эта чудесная Вероника?

— Воспитательницей в молодежном общежитии. У гэпэтэушников. И, представьте, сорванцы ее слушаются! Такую тоненькую, хрупкую, похожую на подростка… Ничего не понимаю!

— Значит, она как-то умеет к ним подойти.

— Знаете, ее никто не посмеет обругать, оскорбить, облапать. А у меня были бы сплошные скандалы…

— Почему вы так думаете?

— Чего там думать? — воскликнула она с досадой. — Я сразу вступаю в конфликт с чуваками.

— По роду будущей профессии вы должны…

— Да знаю я все! — отмахнулась она. — Это еще от Горького: «Они меня не замечали, а я все видел, слушал и все подмечал…» Не ручаюсь за точность, но приблизительно так. А я крупная, заметная. Меня никто не пропустит мимо. И каждый хочет зацепить. Огрызаюсь. Злая, как черт…

— Это уж — позиция, занятая заранее.

— Какая там позиция!.. Вот захожу в комитет комсомола, прошу устроить меня на работу. Отсылают в отдел кадров. Говорю: хочу воспитательницей в молодежное общежитие!

«Тогда другое дело. Давайте знакомиться. Расскажите о себе».

А я гляжу на одну девчушку из комитета: лицо нормальное, а фигура… Говорю ей: при вашем телосложении платья нужно другие носить.

«Что?» — вытянулось лицо у секретаря. И пошел галдеж… Выставили меня с треском. Сначала я взбесилась, а теперь думаю: зря я к ним намыливалась. Не выйдет из меня воспитательницы. Всех по башкам буду лупить. Вы бы видели, что они вытворяют в общежитиях, эти пацаны. Жуть! Без родителей — полная воля.

— А как же Вероника?..

— Вот она — да! У нее выходит. Вы верите в телепатию?.. Я верю. И вот вам пример: Вероника внушает им на расстоянии все, что хочет. Они исполняют ее волю.