И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман - [42]

— Мой сын, мертвый, лежит в морге, его застрелили как собаку, а Мейпс не разрешает мне приехать в Байонну? — спрашивает Фикс.

— Он сошел с ума, — повторил кто-то.

Фикс сверкнул на него глазами: мол, заткнись. У Фикса маленькие, темные кабаньи глазки, и, когда ему нужно, чтобы кто-то заткнулся, ему нет необходимости пристально глядеть — сверкнет глазками, и конец делу. Потом он повернулся к Жилю.

— Мейпс еще в Маршалловой деревне?

— Да, папа, — отвечает Жиль.

— Что он там делает? — спрашивает Фикс.

— Разговаривает с людьми, — отвечает Жиль.

— О чем он разговаривает? Он что, не знает, кто убил?

— Он считает, убил Мату.

— А зачем Мату понадобилось убивать моего сына?

— Бо вошел к нему во двор с ружьем.

— Зачем?

— Гнался за Чарли. С ружьем.

— И Мату за это его убил?

— Так считает Мейпс.

— Фикс, вам не кажется, что мы зря тратим время? — спрашивает здоровенный, нахального вида детина из дальнего конца комнаты. На нем гавайка, вся в красных, синих и желтых цветах. Сзади вылезла из брюк. Рядом с ним другой такой же тип в коричневой рубахе с короткими рукавами. На обоих брюки защитного цвета.

— Льюк Уилл, — говорит Фикс. — Может, ты и был другом Бо. Но ты не член нашей семьи, так что помолчи-ка.

— Я был ему не просто друг, — говорит Льюк Уилл. — Я был самый близкий его друг. Я был хороший друг. Вчера вечером мы вместе пили пиво.

— Все равно помолчи, — отвечает Фикс. — Здесь разговариваю я. И мои сыновья. А ты выскажешься, когда я тебе позволю. Это ясно, Льюк Уилл?

— И все же я скажу: мы зря тратим драгоценное время, — стоит на своем Льюк Уилл.

— Выйди-ка ты лучше вон отсюда, Льюк Уилл, если не можешь помолчать, — говорит Фикс.

Льюк Уилл и с места не сдвинулся. Фикс посмотрел-посмотрел на него, потом перевел взгляд на второго здоровилу с такой же, как у Льюка, хулиганской рожей, предупреждая заодно и его. А потом взглянул на Жиля; тот по-прежнему сидел на кровати.

— Ну, — говорит ему Фикс.

— Папа, что я могу сказать?

— Я жду, — говорит Фикс.

— Папа, — отвечает Жиль и подался вперед, чтобы в его лицо вглядеться. — Папа, — снова повторяет он. Но больше он не говорит ни слова.

Фикс глядит на Жиля и поглаживает маленького внука по ножке. На мальчике синие шорты и белая майка. Ботинок нет.

— Ну, — опять говорит Фикс, глядя на Жиля.

— Папа, — говорит наконец Жиль. — Я ездил в Маршаллову деревню.

— Ты уже говорил об этом.

— Я там такое видел, папа… такое, чего ни ты, ни я, никто другой из тех, кто тут находится, ни разу в жизни не видали. Собрались старики, понимаешь ты, чернокожие старики со всей деревни, и у каждого из них дробовик. Старые люди, такого возраста, как ты, как крестный, как мсье Огюст, и все с дробовиками, папа. Они ждут тебя.

— Нигеры с дробовиками ждут меня? — переспрашивает Фикс. Его темные кабаньи глазки чуть расширились. Он тесней прижал внука к груди.

— Их человек пятнадцать, может, даже больше, — продолжает Жиль. — И тут же Мейпс с охотничьим ружьем… и все они ожидают тебя.

— Ну, если ждут, тогда займемся Мейпсом и его нигерами, — предлагает кто-то из присутствующих.

— Папа, — рассказывает дальше Жиль, а сам только на отца глядит, ни на кого больше. — Старики, папа, дряхлые старики. Беззубые. С катарактами. С артритом. Старые люди. Старые чернокожие люди. Когда-то их обидели. А сейчас они ждут, не тебя, папа, — того, что за тобой стоит. Если хочешь, можешь спросить Салли. Они такие усталые, но из последних сил стараются за себя постоять.

— Для чего ты все это рассказываешь мне, Медвежонок-Жиль? — спрашивает Фикс.

Жиль просительно посмотрел на меня.

— Салли, бога ради, объясни ему.

— Я сегодня не веду бесед с твоими друзьями, Медвежонок-Жиль, а разговариваю сегодня только с тобой, — говорит Фикс.

— Папа, — говорит Жиль. Он потирает костяшки пальцев — ему очень трудно выразить то, что он хочет сказать. На футбольном поле он ведет мяч как бог, но ему ужасно трудно рассказать отцу о том, что творится у него в душе. — Папа, — снова повторяет он и наклоняется вперед, стиснув руки. Фикс молчит и ждет. — Папа, — говорит Жиль. — Всю жизнь я слышал об обидах, которые кому-то нанесла моя семья. Я и сейчас об этом слышу временами… от черных, от белых. Когда мы выезжаем в другой город, мне об этом говорят игроки из команды противника. И не жми ты на меня, пожалуйста, а то уже не мне — всем остальным Бутанам придется отвечать. Мне больно слушать, как обвиняют нас. Больно, папа. У меня вот тут болит, — говорит он, ударяя себя в грудь. — Мне больно слушать это потому, что я знаю: это неправда.

— О чем ты тут лопочешь, Медвежонок-Жиль? — говорит Фикс. — Ближе к делу, пожалуйста.

— Папа, — повторяет Жиль и снова начинает тереть костяшки пальцев. — Папа, я хочу остаться в УШЛ и играть в американской сборной. У нас хорошие перспективы — у Кэла и у меня. Это в первый раз, такого раньше не было — черный и белый играют в паре в команде южного штата. Без Кэла мне не обойтись, папа. Я целиком завишу от него. Каждый раз, когда я веду мяч, я завишу от его умения обмануть противника. Папа, я завишу от него каждую секунду, которую я провожу на поле.

Фикс молчит и смотрит на него. А Жиль все время смотрит в пол и покусывает нижнюю губу. Фикс ждет. Все остальные тоже ждут. Может, в этой комнате кто-то и дышит, но он делает это бесшумно. Малыш, сидящий на коленях Фикса, прижался головенкой к его груди и сосет пальчик. Все ждут: что еще скажет Жиль. Женщина на кровати под пологом перестала плакать. Вторая, молоденькая, сидит в прежней позе, обняв ее за плечи. Даже в соседней комнате утихли разговоры.