И сошлись старики. Автобиография мисс Джейн Питтман - [13]

А по обе стороны от нас тростник стоит, высоченный, иссиня-зеленый, — слева Морганов, справа Маршаллов. Только теперь он уже не Маршаллов был. Бо Бутан всю как есть плантацию у Маршаллов заарендовал. Уже лет двадцать пять — тридцать, как Бо и родня его всю землю тут заарендовали. Ту самую землю, на которой мы работали, на которой отцы наши работали, на которой деды и прадеды наши работали еще со времен рабства. А теперь она вся как есть его была, мистера Бо. Точнее сказать, была его — до полудня до сегодняшнего.

Прошли мы километра с полтора и повернули направо — тут межа начиналась. Здесь тоже тростник рос, но только по одну сторону. Слева тростник убрали и увезли, так что стало видно болото. И такая меня тоска взяла. На старости, особливо когда тростник рубят, как вижу пустое поле, меня всегда тоска берет. Борозды стоят оголенные, серые, тоскливые — ни дать ни взять старый дом, откуда все жильцы съехали. Откуда твои друзья съехали, и дом стоит пустой, нежилой, и никого, кроме привидений, там не встретишь.

Смотрю я, смотрю на поле и тут слышу — выстрел. Повернулся — вижу, крольчишка прыгает по пустым бороздам. Пока я целился, он уже на середину поля ускакал, прыгает с одной голой борозды на другую, только ушки мелькают. Оглянулся посмотреть, что Билли и Чумазый поделывают. Смотрю — Билли ружье опускает. Мы с Янки чуток подождали, пока они с Чумазым нас нагонят.

— Ну что, Билли, промазал? — спрашиваю.

Билли промолчал. Ни на меня, ни на Янки не глядит. Стыдно ему.

— Ты хоть в Фикса-то не промажь, — поддел его Чумазый. У Чумазого изо рта самокрутка торчит, голову набок свесил, чтоб глаза дым не ел. — Кролик совсем рядом был, я уже дробовик занес, хотел его прикладом оглоушить, да ладно, думаю, пусть Билли пользуется.

— Да он же побежал, — говорит Билли. Спокойно так говорит. А в нашу сторону и не глядит.

— Ты об него споткнулся, вот он и побежал, — не унимается Чумазый.

Билли и головы не поднял.

— Будет у тебя и другой случай, Билли, погоди маленько, — говорю.

И снова пошли себе потихоньку. Мы с Янки впереди, Билли и Чумазый — за нами. Мэт, Жакоб и Сажа постояли-постояли и тоже пошли следом. Слышу я, позади Чумазый заливается. На минуту затихнет и опять смеется, заливается. Я-то знаю, это он над Билли смеется. Уж не дурной ли это признак, опасаюсь: может, если Билли по кролику промазал, нам сегодня ни в чем удачи не будет.

А впереди уже завиднелись масличный орех и дуб на кладбище в Маршалловой деревне. На кладбище было этак с десяток деревьев и могильных камней почти столько же, ну разве чуток побольше. А двадцать пять — тридцать лет тому назад там и всего-то два-три могильных камня стояло. Когда я мальчонкой был, никто никаких камней не ставил. У каждой семьи свой участок был, и все знали, где чей. Если семья большая и ей своего участка не хватало, они еще земли отрезали, и подчас у той семьи, что поменьше. А что тут такого? Все мы из одного округа, все при жизни так перепутались, что после смерти сторониться друг друга и подавно не резон. На старом кладбище черных хоронили еще с рабских времен. Мне семьдесят четыре, а там еще мои дед с бабкой похоронены.

Присели мы на корточки под орехом, прямо у кладбищенской ограды. Земля вокруг вся орехами засыпана, а подымешь голову — на дереве орехов тьма-тьмущая и почитай что все порастрескались. Пойди дождь или подуй ветер посильней, они разом и попадают. Орех нынче уродился на славу.

Посидели мы так минут десять, от силы пятнадцать, и Жакоб поднялся и на кладбище прошел. Глянул я через плечо — вижу, он на Тессиной могиле сорную траву полет. Тесси — это сестра его. Красивая мулатка, из тех, что любят хороводиться с мужиками, с белыми, с черными — без разбору. Белые не хотели ее делить с черными, велели ей подальше от них держаться. Но она белых не больно-то слушалась. Ну они и убили ее. Прогнали через всю деревню, покамест в самую реку, в Сент-Чарльз, не загнали — на масленой, в сорок седьмом.

А дальше вот что было. Ее же сродственники из Мулатского поселка отказались забрать ее домой. Она против их воли пошла, когда поселилась здесь — среди тех, кто потемней кожей. Сам-то я не темный, я светлый не хуже их, только я не из французов, а раз так, значит, они меня не считают ровней, сортом пониже держат. Себя-то они держат за самый что ни на есть первый сорт, а вот Тессино тело домой не взяли. Похоронили ее рядом с теми, с кем она жила. Может, Жакоб потому сегодня с нами и пошел, что уж больно плохо он с сестрой обошелся лет тридцать с лишним назад и теперь загладить хотел свою вину перед ней. А как всю сорную траву с ее могилы повыдергал, стал на колени у могилы и крестным знамением себя осенил. А за ним и все мы потянулись на кладбище, разбрелись по могилам родни своей.

А тут и такие могилы есть, что к ним и не подойти — дорожки по колено заросли сорной травой. Обычно кладбище расчищали, если кого хоронят, ну и на Всех Святых. Но здесь давно уж никого не хоронили, а Всех Святых еще только через месяц, так что сорной травы там страшная сила. А уж сколько орехов, желудей в траве — идешь, так под ногами и катаются, только хруст стоит.