И работа закипела... - [2]

С больным сидеть и день, и ночь,

Не отходя ни шагу прочь…

безо всякого выражения гнусавил аппарат.

— Вот так лучше, — изобретатель выключил машину, привинтил заднюю крышку, снова сел в кресло и принялся за кофе.

Павел Степанович осторожно спросил:

— Дорого просите за машину-то?

Валерий Николаевич покачался в кресле.

— Пятьсот, — сказал он решительно. — За такую вещь цена, согласитесь, небольшая.

— Пятьсот? М-м-м… Пятьсот… Вы покажите сперва, как с ней обращаться. Надеюсь, она не только «Онегина» может?

— Да всё что угодно, милейший! «Онегин» — это тест, проверочная программа, если угодно. В основном для коррекции синтезатора речи. Смотрите! — Валерий Николаевич снова включил машину. — Вот этот ряд формирует размер. На белых клавишах были наклеены бумажки с надписями: «Гекз.», «Амфибр.», «Ямб 5-ст.», «Белый»… — Здесь набирается тема. На этих клавишах было написано: «Любовь», «Зима», «Космос», «Родина», «Музыка», «Берёзки»… Некоторые надписи были менее понятны: «Фольк.», «Альп.», «Комс.», «Фант.», «Некро.», «КСП»… — Она и подражать может. Смотрите сюда! Нижний ряд, самый длинный, содержал следующие клавиши: «Маяк.», «Ахмат.», «Блок», «Евт.», «Тютч.», «Пушк. 1», «Пушк. 2», «Пушк. 3», «Кры.», «Сол.» (Соллогуб? Или Солоухин?), «Возн.», «Гомер», «Лерм. 1», «Лерм. 2», «Выс.» (Высоцкий?)… Много было фамилий. С понятным трепетом прочел Павел Степанович на одной из клавиш буквы «Савр.»… — Ну-с, заказывайте! Что будем сочинять?

Павел Степанович растерялся.

— Пускай… Пускай… о любви. Под Лермонтова!

— Под Лермонтова, — Валерий Николаевич нажал клавишу, — о любви…Нажата другая клавиша. — Прошу!

Раздался знакомый шип, и машина грустно произнесла:

Да, были схватки родовые,

Да, говорят, ещё какие…

— Машина несколько своеобразно понимает тему любви, — объяснил изобретатель, — арифметическое устройство выбирает тот или иной оттенок чисто стохастически… БМУ через КШЧ обращается к ПЗУ…

— Кашаче… А морскую тематику она может? — Саврасенков вспомнил свои морские песни. — Скажем, под… этого… под Крылова?

— Морскую, — нажата клавиша, — Крылов, — другая клавиша. — Прошу.

Машина заговорила:

Ш-ш-ш-ш…

Однажды Фок, Бизань и Гроты

Поспорили между собой о том,

Какая мачта главная из них,

Кто больше делает работы,

Кто самый важный в управленье кораблём. «

Я первая, я ближе всех к бушприту,

Сказала мачта Фок, — не будь меня,

Быть кораблю о риф разбиту».

«На нас поболе парусов висит,

Скрипели Гроты,

Пусть далеко от нас бушприт,

Зато полно у нас работы».

На что Бизань им отвечала:

«Я там, где руль, а руль

Всей навигации начало»…

Так люди многие подобны мачтам этим,

Кичатся важностью оне.

Но мы, читатель мой, заметим,

Что в дело каждый вносит вклад на божьем свете,

Что каждый должен положить кирпич в стене,

Иначе был бы наш корабль на дне.

«А что? — подумал Саврасенков. — В общем, вполне… Слегка подработать и…»

Машина неожиданно снова подала голос:

Ш-ш-ш…

Однажды Фок, Бизань и Гроты

Задумали с поклажей воз везти,

Да призадумались,

А сыр во рту держали…

Ш-ш-ш…

Валерий Николаевич удручённо развел руками:

— Подбирает варианты! Эх, мне бы буквопечать…

— Теперь под Блока! — потребовал Саврасенков. Он вошел во вкус. — Под Блока. Прошу!

Ш-ш-ш…

Я послал тебе пива в стакане,

Золотого, как солнце, «Будвар»!

Павел Степанович поёрзал в кресле и поднял глаза. Как и у всякого уважающего себя поэта, над письменным столом Саврасенкова висел портрет стриженого человека с квадратным подбородком, с папиросой, прилипшей к губе.

— Под Маяковского! Что-нибудь… Не знаю… Про роботов!

Ш-ш-ш-ш…

Читайте

внимательно,

до упора разинув

Глазные щели,

от сонливости узкие,

Книгу,

которую

написал

АзИмов

Хотя и американец,

но тоже из русских.

Роботы

не думают

о воде и хлебе.

Работают роботы

без обеда и ужина.

Могут

трудиться

на земле

и на небе.

Вот работники,

социализму

нужные!

Работать

не робеют,

как рабы

древние.

Тебя не предадут,

как Христа Иуда.

В глубоком космосе,

в городе

и в деревне,

Робот необходим

абсолютно повсюду!

Придумал здорово

товарищ Азимов

Роботов

ограничить

тремя

законами,

Для того

чтобы не было

саботажу разного,

ГПУ и ЧК

хорошо знакомого.

Красив

и лаконичен,

как японская гейша,

Закон первый

для мозга позитронного:

«Не причиняй

человеку

вреда

ни малейшего,

Даже в мыслях

чтоб не было

оного!»

Закон второй

понятен каждому:

«На работе,

товарищ,

надо работать!

Делай то,

что тебе

прикажут,

Выполни пятилетку

в четыре года!»

Нужно, чтобы роботы

работали вечно.

Третий закон

не нуждается

в комментариях:

«Подзаряжайся

и смазывайся

ежемесячно!»

Железный лозунг

для железных пролетариев.

Рабочий день

трудом отпраздновав,

Беги скорей,

не тяни резину,

Покупай,

товарищ,

книгу Азимова

(Если найдёшь её в магазинах!).

Саврасенков долго сидел с открытым ртом (соображал, как всё-таки правильно — Азимов или АзИмов), затем решительно поднялся, подошёл к письменному столу, выдвинул средний ящик и быстро отсчитал пятьдесят красненьких — остаток гонорара за последнюю книжку.

— Я её беру, — сказал он, протягивая деньги, — только… хм… У меня к вам просьба. Я бы хотел, чтобы вы не распространялись о том, кому вы продали машину. Договорились?

Валерий Николаевич понимающе кивнул, спрятал деньги, положил на стол несколько запасных предохранителей, какую-то печатную плату и ушел. Проводив изобретателя, Саврасенков подошёл к столу и стал играть. Он с закрытыми глазами нажал несколько клавиш и замер в ожидании.