И прости нам грехи наши... - [2]

– Прысягаюсь, так или иначе, она будет моей, – заявил художник при очередной встрече с Левшой, – и, если эта пся крев эскулап будет мешать, я его убью.

И, демонстрируя серьезность своих намерений, очкарик откинул полу пальто и, не вынимая руки из кармана, через разрез в подкладке, погладил обрез охотничьего ружья.

«А очкарь не такой уже и беззащитный», – подумалось новому знакомому Стефа.

Левша ни разу не был за границей, вдобавок не имел никакого отношения к почтовым маркам, но предложение принять участие в филателической контрабанде принял охотно, поставив единственное условие:

– Я ничего не вкладываю. Денег у меня нет.

Стеф недовольно блеснул линзами очков, но все-таки согласно кивнул головой. Недостающие для закупки партии почтовых марок деньги контрабандисты заняли у негоцианта Виктора Апазида по прозвищу Грек. Заимодавец не стал вникать в суть дела, но предупредил Левшу:

– Я этого Птициана не знаю и знать не хочу. Ты за все в ответе. Расчет сразу по возвращении.

У Левши сразу же возникли сомнения в целесообразности его участия в этой авантюре, но его недоверие к деловым качествам Стефа реставратор развеял как дым. Он записал фамилию, имя, отчество, дату рождения и, получив на руки две фотокарточки, уехал в Москву, а через неделю, вернувшись, вручил Левше новенький, пахнувший типографской краской загранпаспорт с консульской печатью и дипломатической визой. В силу своей не совсем интеллигентной наружности, даже с таким документом, Левша вряд ли мог сойти за посла или атташе, но на роль повара или шофера при посольстве мог претендовать не задумываясь. Такая скорость оформления загранпаспорта немного настораживала, но в тоже время внушала уважение.

Закупив марки и надежно спрятав их под подкладкой новенького кожаного чемодана, дипломатические представители заехали в Высокополье.

– Нужно потолковать кое с кем по душам перед отъездом, – мрачно заявил Стеф.

День был будний, в только что отремонтированном Храме, пахнувшем свежей краской, лаком и ладаном не было ни души. Большая часть икон уже была развешена и с них печально и, как показалось Левше, с немым укором, внимательно смотрели лики святых. Пока Стеф, став на колени, молился у теплившейся в дальнем углу лампады, он обошел церковь, с удивлением рассматривая мастерски выполненные настенные росписи и рисунки из жизни святых.

«У этого замухрышки золотые руки, – подумал Левша, – зря он пускается в дальние странствия. Занимался бы своим делом и горя не знал».

Тихо скрипнула входная дверь, и на пороге появился много поживший и столько же повидавший священник со слезящимися глазами.

– Уезжаю от вас. Благословите на дорогу, пан отче, – обратился к нему Стеф.

– Ежай с Господом, – перекрестил реставратора святой отец, – но не забывай – нельзя служить и Богу и мамоне. Роскошные одежды твои будут изъедены молью, а золото и серебро изоржавеет и ржавчина их будет свидетельствовать против тебя, и съест твою плоть, как огонь...

– Доверь дела твои Господу и все предприятия твои свершаться. Верую в Бога отца, Господа нашего Иисуса Христа и Святого духа, – перебил святого отца художник и перекрестился.

– Раздувальный мех обгорел, свинец истлел от огня; плавильщик плавил напрасно – чуть слышно произнес священник. – Злые не отделились. Отверженным серебром назовут их; ибо Господь отверг их.

Во дворе дома, где Стеф снимал комнату, вдоль кирпичного забора густо росли розовые кусты, и Левше вдруг показалось, что он спутал времена года. Последний куст, прижатый сородичами к забору, несмотря на начало декабря и выпавший первый снег, пламенел бутонами едва распустившихся алых роз.

«Большое чувство способно творить чудеса – подумал Левша – я, кажется, начинаю верить во всепобеждающую силу любви Стефа, от которой, вопреки законам природы, круглый год цветут розы».

Когда они подошли ближе, все оказалось не так романтично. Последний куст, с непостижимой достоверностью, был нарисован на тщательно отштукатуренной части забора.

– Всё стало на свои места – с сожалением вздохнул Левша – и, как обычно, торжествует земное притяжение.

Но, всматриваясь внимательнее в необычное произведение, он на какую-то долю мгновения потерял нить, связывающую его с реальностью, ощутил головокружение и режущую боль в глазах. Такое случалось с ним после автомобильной аварии, когда он несколько часов был между жизнью и смертью и, в промежутках, когда сознание к нему возвращалось, обращался за помощью к Господу. Краски начали смешиваться, растворяться, таять и исчезать, уступая место яркому сиянию. Только один красный цветок на правой стороне куста оставался нетронутым и Левша, по необъяснимой причине, не мог оторвать от него взгляд.

– Не задерживайся. Жду тебя в мастерской – услышал он, звучащий как будто из другого измерения, голос Стефа.

Левша в последний раз прощальным взглядом окинул так поразивший его настенный рисунок, стараясь сохранить в памяти каждую деталь, и, взглянув на уходящего художника, поспешил за ним вслед.

Во флигеле, который Стеф арендовал под мастерскую, царил Его Величество беспорядок, который иногда, в счастливую минуту, успешно сочетаясь с творческой идеей, являл на свет Божий нечто непостижимое.