И повсюду тлеют пожары - [78]
Пёрл ушла в школу, а Лекси провела в доме на Уинслоу все утро. Лежала поперек матраса, временами задремывала и спала, когда Мия вернулась из ресторана с двумя пенопластовыми контейнерами остатков лапши и новой идеей. В два часа дня, когда зазвонил телефон, который наконец и разбудил Лекси, Мия сидела за столом и карандашом набрасывала что-то на бумажке.
— Я понимаю, Биби, — говорила Мия, когда Лекси вышла в гостиную. — Но надо держать себя в руках. На суде будет еще хуже. Это только вершина айсберга. — Она глянула на Лекси и снова заговорила в телефон: — Все будет хорошо. Вдохни поглубже. Я тебе позвоню.
— Это что — мать… Мирабелл? — спросила Лекси, когда Мия повесила трубку. Неловко, но Лекси не вспомнила, как ребенка звали от рождения.
— Она моя подруга. — Мия снова села за стол, и Лекси подтащила стул поближе. — В газете сегодня была статья — не очень по-доброму про нее написали. Намекали, что она негодная мать. — Мия глянула на Лекси: — Может, ты уже знаешь. Раз твой отец представляет Маккалла.
Лекси вспыхнула. Ее отец в последнее время был очень занят, допоздна засиживался на работе, готовился к стремительно надвигавшимся слушаниям, но и она сама была занята — Брайан, колледж, клиника и все, что клинике предшествовало, — и особо не вникала.
— Я ничего не знала, — чопорно ответила Лекси. И затем: — А она что? Правда негодная мать?
Мия взяла карандаш и снова занялась наброском. Сеть, подумала Лекси; или нет, пожалуй, клетка.
— Прежде — может быть. Она попала в трудную ситуацию.
— Но она бросила ребенка. — Это Лекси не раз слышала от матери — та твердила так миссис Маккалла по телефону, едва речь заходила о деле, — и тезис въелся в мозг фактом.
— Мне кажется, она старалась поступить, как лучше для ребенка. Она понимала, что не справляется. — Мия нацарапала что-то в углу рисунка. — Вопрос в том, изменилось ли что-нибудь. Надо ли дать ей еще один шанс.
— И вы считаете, что надо?
Мия помолчала. А потом ответила:
— Почти все заслуживают больше одного шанса. Мы все временами делаем то, о чем жалеем. Приходится нести это с собой.
Лекси притихла. Рука ее невольно подползла к животу, где уже расцветала боль.
— Мне, наверное, пора домой, — после паузы сказала Лекси. — Уроки почти закончились, и мама, наверное, уже вернулась.
Мия смахнула со стола крошки ластика и встала.
— Ты готова? — спросила она нежно, и у Лекси внутри все заныло.
— Нет, — откликнулась она. И нервно хихикнула. — Но когда я буду готова? — И тоже поднялась. — Спасибо за… ну… Спасибо.
— Ты ей расскажешь? — спросила Мия, когда Лекси начала собираться.
Лекси поразмыслила.
— Не знаю, — ответила она. — Может быть. Не сейчас. Но, может, потом.
Она выудила из кармана ключи от машины и взяла сумку. Под сумкой лежала розовая выписка из клиники. Лекси помялась, скомкала ее, бросила в мусорную корзину и ушла.
16
Мия не ошиблась: до слушаний по делу об опеке вышла целая серия материалов — в печати и по телевидению — о том, насколько Биби Чжоу годится быть матерью. Одни изображали ее трудолюбивой иммигранткой, которая приехала в поисках лучшей доли и была побеждена — временно, твердила ее группа поддержки — обстоятельствами и шансами не в свою пользу. Другие были не так добры: Биби нестабильна, ненадежна, наихудший образчик матери. В последнюю неделю марта, когда начались слушания, на ступенях суда толпились настоящие журналисты вперемешку с таблоидными репортерами, и все пускали слюну, предвкушая объедки, которые им выбросят в ходе дачи показаний.
Как и все суды по семейным делам, слушания проходили в закрытом режиме, и в новости просачивались только сенсации и упрощенчество, примитивные аргументы за ту или иную сторону. Лишь те, кто был в зале, — Маккалла, их адвокат, мистер Ричардсон, Эд Лим, Биби и судья — узнали о произошедшем во всей его неряшливой сложности.
А оно, произошедшее, было сложное. Неделю мистер Ричардсон и Эд Лим жонглировали ужасно неловкой, мучительно неторопливой, болезненно интимной историей: один выдвигал аргументы в пользу своего клиента, другой мастерски подхватывал их и ловко переворачивал с ног на голову.
Когда девочку нашли, она явно недоедала. Родничок был утоплен в череп — верный признак обезвоживания, а ребра и позвонки проступали под кожей, как бусины на леске. В два месяца ребенок весил лишь восемь фунтов.
(Но ребенок не желал брать грудь. Биби пыталась снова и снова, пока не потрескались и не закровоточили соски. Она плакала — грудь полна молока, которым никак не накормить ребенка, младенец вопит у нее на руках, яростно отворачивает личико, и от детского плача розовое молоко хлестало из сосков и текло на колени. После двух недель такой жизни молоко у Биби пропало. Последние семь долларов она потратила на молочную смесь, после чего кошелек опустел — не считая фальшивой купюры в миллион долларов, которую ей подарили на работе — на удачу.)
Судя по сильнейшей опрелости, ребенок проводил в грязных подгузниках часы — а то и дни — кряду.
(Но у Биби не было денег на подгузники. Не забывайте, она последние семь долларов потратила на молочную смесь. Она очень старалась. Снимала грязные подгузники, отчищала как могла, снова застегивала на поясе дочери. Втирала вазелин — больше ничего не было — в воспаленные красные пятна, расцветшие на младенческих ягодицах.)
«Лидия мертва. Но они пока не знают…» Так начинается история очередной Лоры Палмер – семейная история ложных надежд и умолчания. С Лидией связывали столько надежд: она станет врачом, а не домохозяйкой, она вырвется из уютного, но душного мирка. Но когда с Лидией происходит трагедия, тонкий канат, на котором балансировала ее семья, рвется, и все, давние и не очень, секреты оказываются выпущены на волю. «Все, чего я не сказала» – история о лжи во спасение, которая не перестает быть ложью. О том, как травмированные родители невольно травмируют своих детей.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.