И никаких фантазий! - [15]

Прекрасный лик из плоти света,

Два коллапсара в поллица…

И волосы — порывом ветра,

Тревожным факелом гонца…

Всего одно мгновение, но из тех, что приравнивают к вечности. Ибо они и есть вечность.

Ослепленный фантаст Петров выполз из мрака кабинета в прихожую, освещенную светом из спальни. Оттуда доносились чуть слышные, но характерные, очень знакомые Петрову звуки. Он встрепенулся и быстро вошел в спальню.

Жена лежала на их супружеском ложе и тихо-тихо плакала, стараясь никому этим не мешать.

— Кто обидел мою лапоньку? — поцеловал он мокрую щеку.

— Неужели так и будет всю жизнь до конца? — ответила она вопросом.

— Как так? — в общем-то зная ответ, уточнил Петров.

— А вот так — в полубольном и полунищем состоянии без надежды на излечение и на какие-то положительные изменения в жизни… Когда даже детям жить не хочется…

Что мог сказать Петров? Его Слово еще не созрело. Поэтому он только вздохнул и крепко прижал к себе свою несчастную.

* * *

Недели три фантаст Петров не доставал папки с заготовленной бумагой, мысленно обкатывая Первую Фразу. Разумеется, для этой паузы были вполне уважительные «объективные» причины, как-то: производственная загруженность (срочно надо было скинуть два отчета и вникнуть в новое направление с потенциальным финансированием), нытье зуба, на лечение которого в данный момент не было денег и т. д., и т. п. Но все эти причины он раньше преодолевал, если чувствовал, что «созрел». Теперь же что-то будто удерживало его, отталкивало от письменного стола, принимая то форму лени, то личину несусветной занятости.

Фантаст Петров старался не анализировать своего странного состояния, но совсем не думать об этом не мог.

«Боюсь, что ли? — гадал он. — Что за чушь!.. Никогда ничего не боялся… Даже при так называемом тоталитаризме… Действует мистическое предупреждение Озы?.. Да было ли оно?!.. Задремал за письменным столом…»

И, тем не менее, он частенько вглядывался в зеркало, разыскивая светящиеся точечки в своих зрачках и пытаясь сосредоточиться на них. Погрузиться. Только ничего этакого у него не получалось. Правда, изображение его физиономии в зеркале расплывалось из-за слишком напряженного созерцания, но никаких «мистических» следствий из этого явно не наблюдалось.

«Ну, решено же: никаких фантазий!» — осуждающе напоминал себе фантаст Петров и решительно прекращал попытки.

Однако нередко на грани сна вдруг начинал брезжить чуть различимый лик Озы, и сердце фантаста Петрова взволнованно сжималось…

Может быть, это был один из способов удержать его вдали от письменного стола? Занять мысли, отвлечь чувства… Но кому это нужно?.. И кто на это способен?..

В конце концов, фантасту Петрову надоела эта игра в кошки-мышки с самим собой. Он достал бумагу и размашистым, не терпящим пререканий почерком написал:

«Малоуважаемые господа Президенты!..»

и переступил Порог. Дальше можно было идти только вперед. Он совершенно не переносил незаконченных фраз и, тем более, произведений. Они мешали ему жить, а жил он истинно, только когда убирал с пути подобные помехи. И понеслось перо невесть куда…

* * *

Малоуважаемые господа Президенты!

И еще менее уважаемые народы, которыми повелевают малоуважаемые ими президенты!

Я начал это открытое письмо Вам, вовсе не желая оскорблять кого бы то ни было. И посему убедительно прошу воспринимать столь странное обращение всего лишь в качестве констатации печального факта истории. Если вдуматься, то, пожалуй, нормальное явление для народов, привыкших к рабству, — бояться или обожать «жестких» правителей, презирать «мягких», но не уважать ни тех, ни других, ибо уважение возможно между равными. Да и правители у нас никогда не уважали подвластный им народ: иногда боялись, иногда боготворили и всегда в большей или меньшей степени презирали.

И чтобы у Вас при чтении этих строк не возникало превратного впечатления, будто я возношу себя в гордыне превыше народов и президентов, особо подчеркиваю, что у меня как у полноправного представителя народа ничуть не больше оснований для самоуважения, чем у любого другого, а как у писателя, издавно призванного коллективным ожиданием быть пророком — еще меньше, ибо не предупредил, не уберег… Хотя, видит Бог, пытался. Но не был услышан, как вряд ли буду услышан и в этот раз.

У каждого свои способы воздействия на политическую жизнь общества: у производственника — забастовка, у политика — митинг (на улице или в парламенте) и законотворчество, у студентов — баррикады или голодовки, у писателя — его произведения. Наверное, не самый эффективный способ, но другим он не владеет, пока остается писателем.

А коли так, то перед Вами не политический документ, в котором учтены все «за» и «против», рассчитаны все психологические и политические последствия и вероятная реакция Адресата, нет, перед Вами произведение в эпистолярном жанре с присущей ему эмоциональностью, субъективностью, искренностью и, следовательно, наивностью.

Но в том и ценность его: «глас вопиющего» не может лгать… Я понимаю, господа Президенты, что несмотря на мои «реверансы» и приобщение Автора к сонму «малоуважаемых», Вам все же обидно осознавать, что некто, кого даже и в микроскоп политический разглядеть невозможно, посмел столь непочтительно обратиться к носителям державного величия. За державу обидно!