И никаких фантазий! - [14]

— Значит, живой человек не может не быть политиком! — обрадовался фантаст Петров.

— Если для него реальны ценности физического плана, — уточнила Оза.

— Презренные ценности, — сыронизировал фантаст Петров.

— Вовсе нет, — печально отвергла его иронию Оза. — Зерно не может сразу стать цветком. И процесс роста не есть досадная потеря времени, но необходимое, достойное и часто счастливое становление духа, без которого он пуст и бледен.

— Ты несчастна?! — встрепенулся фантаст Петров. — Твой дух не успел окрепнуть на физическом плане?..

— Он таков, каким его сотворил ты… — вздохнула Оза, после того, как я оказалась здесь.

— А другие?! Те, кого ты любила?!

— Они во мне, со мной, вокруг меня, но такие, какими я их знала прежде… Они вне времени… Это тоскливо… А с жизнью меня связываешь только ты, потому что я живу в тебе. И все, чем обладает твой дух, становится моим…

— И моя любовь к другим женщинам? — удивился фантаст Петров. — В твоей душе они сливаются воедино… во мне… со мной прежней…

— Тебя это не оскорбляет?

— Нет, ибо энергия твоей любви питает мою вселенную.

— Интересно, не будет ли оскорбительно для моих любимых узнать об этом? — вздохнул фантаст Петров.

— О том, что они едины во мне, а не каждая сама по себе?

— Примерно так, — подтвердил он.

— Насколько я их знаю, нет, — попыталась успокоить его Оза. — Правда, я знаю твоих жен через тебя…

— Вот именно, — кивнул фантаст Петров. — Человеку свойственно воспринимать себя как непреходящую индивидуальную ценность.

— Каковой он и является, — подтвердила Оза.

— И ты хочешь, чтобы я молча наблюдал, как эти индивидуальные ценности намазывает на бутерброд ненасытный Властелин Пещерного Дна?! — вдруг вернулся к основной теме фантаст Петров. Чтобы политики и впредь превращали мою жизнь и жизнь моих любимых в ползанье по скользкому темному дну пещеры в поисках съедобных червей и слизней, дабы продлить свое мучительное существование? Неужели ты не понимаешь, что в таких условиях почти невозможно оставаться поэтом?

— Да, если ты будешь ползать по дну пещеры и скулить, — согласилась Оза. — Но у тебя есть путь наверх, вон из пещеры.

— Интеллектуальная абстракция, — усмехнулся фантаст Петров. — А фактически это означает — распластаться на дне и позволить вытирать об себя ноги.

— Неправда! — воскликнула Оза. — Тебя уже нет на дне! И не будет, если ты не вернешься, чтобы начать политическую возню.

— Ты предлагаешь мне выкарабкиваться одному? А как же мои дети, жены, друзья?.. Пусть сами решают свои презренные физические проблемы?.. А как же любовь, которая питает твою вселенную? Ты хочешь, чтобы я ее предал? Как же тогда будешь жить ты?

— Ты должен вести их за собой! И не только их… Всех, кто услышит тебя… Но чтобы твое Слово было услышано, надо, чтобы прежде оно было сказано, — не сдавалась Оза.

— Я и собираюсь это сделать.

— То, что ты собираешься сказать, не поведет твоих любимых из пещеры. Напротив, швырнет их под ноги озлобленных властелинов дна.

— Ты преувеличиваешь, — усмехнулся фантаст Петров. — Нынешние политики достаточно умны, чтобы понимать, что для Слова убийственно игнорирование его существования, а репрессии к автору только усиливают действенность Слова… Теперь за Слово не сажают и не стреляют, его просто-напросто не замечают. И никакой рекламы автору…

— Это внешняя реакция… Но ты забываешь про оскорбленное самолюбие… — напомнила Оза. — Оно не будет знать покоя, пока не утолит жажду мести…

— Кто не рискует, тот не пьет шампанского, — усмехнулся фантаст Петров, — а я его уже сто лет не пил… И потом, откуда ты знаешь, что за Слово я скажу? Может, это будет как раз то, что тебе нужно… Я еще сам не знаю, как скажется… И скажется ли, вообще… а ты уже выступаешь в роли моего первого цензора.

— Я не цензор, я — сомнение… Твое сомнение.

— Я так полагаю, что не стоит делить шкуру неубитого медведя или, как говорят на востоке, считать несъеденные пельмени. Пусть что-то скажется, а там видно будет. Может, я уже и не способен сказать ничего вразумительного ни политикам, ни людям… Одни лишь малопонятные метафоры да фантазии… Хочу нормального человеческого слова, внятного всем.

— Воля твоя, — вздохнула Оза. — Я тебе не нужна. Ты вполне самостоятелен.

— Не покидай меня! — испугался фантаст Петров и встревоженно вслушался в молчащую темноту.

— Я не могу тебя покинуть, — еле слышно выдохнула Оза. — И не хочу… Прими последний совет.

— С удовольствием! — обрадовался фантаст Петров.

— Научись смотреть в зеркало… Найди пятнышко света в своих глазах и погружайся в него, освобождаясь от связей физического плана… Тогда ты сможешь увидеть меня, когда я тебе понадоблюсь. И не только меня. Это твоя тропинка в ментальный план…

— Спасибо! — воскликнул фантаст Петров. — Только я сомневаюсь, что у меня что-нибудь получится. Никакие чакры у меня не желают открываться, никакие медитации толком не получаются.

— А ты не сдавайся… — посоветовала она. — Открой глаза и посмотри в зеркало!

Фантаст Петров открыл глаза и посмотрел в темное зеркало, в котором отражался какой-то малюсенький светлый блик с улицы. Он начал впиваться в него взглядом, который все больше и больше затуманивался, и вдруг вздрогнул от яркой вспышки — в зеркале засветилось лицо Озы, которое он все это время пытался увидеть. Такое же, каким он его помнил — юное и загадочное и, в то же время, незнакомое — глубоко женское и грустное…