И нет этому конца - [19]

Шрифт
Интервал

— А ежели вон там, у озерка? — оживился старшина. — Бут, сбегай-ка быстренько до него и разведай обстановку!

У санитара только пятки засверкали.

Вскоре он вернулся и доложил. Чутье и впрямь не обмануло старшину: гусеничные следы проходили стороной.

Орел, Задонский, Дураченко и Панько подняли носилки с убитым и медленным шагом двинулись к озерцу. Бут нес на плече две лопаты, которые нам одолжили саперы. Замыкали процессию мы со старшиной.

У землянки остался Козулин — дежурный. Он неотрывно смотрел нам вслед своими огромными малоподвижными глазами.

Мы прошли примерно половину пути, как вдруг увидели бежавшую к нам Зину.

— Стойте! — долетело до нас.

— Начпрод небось продрал зенки, — заметил старшина и приказал санитарам остановиться.

— Мальчики, идите продукты получать быстрей! — крикнула она на бегу.

— Вот похороним и придем! — пророкотал Саенков.

Зина подбежала, никак не могла отдышаться. Потом тихо спросила, кивнув на носилки:

— Кто это?

— Солдат, — ответил старшина.

— Ваш?

— Откуда наш? Наши вот — в гражданском.

Зина осторожно, на цыпочках, подошла к носилкам, заглянула и вздохнула:

— Какой молоденький!

— Пошли! — сказал старшина санитарам.

— Ой, мальчики! — спохватилась девушка. — Идите скорей на склад! А то начпрод уезжает и будет только через два дня!

Мы переглянулись со старшиной.

— А то за два дня, пока его не будет, ножки протянете!

— Я-то не протяну, — усмехнулся Саенков. — Вот лейтенант — да!

— Бедненький, — пожалела меня Зина.

— Может, товарищ лейтенант, разделимся: я пойду за продуктами, а вы солдата проводите? — предложил старшина.

— Ладно, — согласился я.

Но Зина неожиданно возразила:

— Ой, нельзя! Начпрод предупредил, что нужна подпись командира взвода.

Старшина на мгновение растерялся. Но тут же нашелся и обратился к Орлу:

— Товарищ учитель! Нам с лейтенантом надо срочно за продуктами, а вы сами все сделайте…

— Слушаюсь!

— И столбик с надписью поставьте. Вот его солдатская книжка.

— Ясно, — ответил Орел и вслух прочел: — Черных Алексей Ильич…

7

Зина и Саенков шагали рядом. Они оказались земляками. Его рабочий поселок находился от ее деревни в двухстах километрах, что по фронтовым представлениям было совсем рядом.

До рощицы, где располагался продсклад, мы дошли довольно быстро. На опушке сидели и курили два солдата. Один из них — помоложе — крикнул нашей спутнице:

— Зинок, тебе что, своих мужиков мало, чужих ведешь?

— Какие мы чужие? Мы тоже свои, — добродушно огрызнулся старшина.

— Свои-то свои, да зубы чужие.

— Это у меня-то чужие?

— А то у кого? Пусти такого козла в огород…

— Да, будет ей что вспоминать под старость, — услышал я негромкий голос пожилого солдата.

Но ни Саенков, ни Зина, ушедшие вперед, не расслышали этих обидных слов. А я тем более промолчал. Даже если солдат прав, какое мне дело до Зининого поведения? К тому же я не очень верил всей этой трепотне о фронтовых девчатах — чего только не наговорят с тоски…

Конечно, и я это понимал, природа требовала своего. Вот как у нас с Валюшкой. Еще немного, еще маленькое усилие, с моей ли стороны, а может быть, и с ее, сейчас трудно сказать, и мы бы тоже вкусили то, к чему все так стремятся. Мы всю ночь пролежали одни в кинобудке, на носилках, вплотную придвинутых друг к другу. Я ни на минуту не сомкнул глаз. Приподнявшись на локте, я с нежностью смотрел на ее тихое красивое лицо. Веки у нее были опущены. Но я чувствовал, что она не спала, — просто лежала, затаив дыхание. Теоретически я знал все об отношениях между мужчиной и женщиной. И я видел, что под тонким байковым одеялом спокойно и терпеливо дожидалось ласки ее мягкое и доброе тело. Я мысленно множество раз давал себе слово, что сейчас откину одеяло… и, обессиленный своим же собственным воображением, бросал разгоряченную голову на смятую госпитальную подушку. Словно какой-то магнит мешал мне оторваться от своих носилок. Самое большее, на что я решился за ночь, — это положить руку на талию девушки…

А утром, когда мы встали, нам ничего не оставалось, как сделать вид, что мы только что проснулись. Лица у нас были опухшие, измученные. Под глазами у обоих темнели такие круги, что мы целый день избегали попадаться вместе кому-нибудь на глаза. Так что при желании и о нас с Валюшкой досужие языки могли наговорить что угодно. Ну, мне, мужчине, это все как с гуся вода, и даже лестно. А вот о ней бы сказали, что она и такая, и сякая, и хуже ее чуть ли во всем госпитале нет. Между тем, будь она бывалой, умудренной неким опытом — это я еще тогда смекнул, — она, при наших отношениях, не притворялась бы спящей…

Может быть, и Зина такая?

Из раздумья меня вывел громкий возглас Саенкова:

— А, кореш!

У входа в землянку стоял на колене и колол щепу солдат, лицо которого мне показалось знакомым.

Он внимательно посмотрел на старшину и смущенно произнес:

— Чего-то не припомню.

— Ну как, перемотал портянки? — насмешливо напомнил старшина.

И тут мы одновременно узнали: я — солдата, он — нас. В тон старшине зенитчик спросил:

— Не заблудился? Нашел переправу?

— Да нет, все еще ищу!

Солдат хмыкнул.

— А Зина куда подевалась? — вдруг спохватился старшина.

— Не знаю, — сказал я. — Она только что была здесь!


Еще от автора Яков Соломонович Липкович
Три повести о любви

Все три повести, вошедшие в книгу, действительно о любви, мучительной, страстной, незащищенной. Но и не только о ней. Как это вообще свойственно прозе Якова Липковича, его новые произведения широки и емки по времени охвата событий, многоплановы и сюжетно заострены. События повестей разворачиваются и на фоне последних лет войны, и в послевоенное время, и в наши дни. Писательскую манеру Я. Липковича отличает подлинность и достоверность как в деталях, так и в воссоздании обстановки времени.


Хлеб и камень

Рассказ. Журнал: «Аврора», 1990, № 11.


Баллада о тыловиках

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Сердце помнит. Плевелы зла. Ключи от неба. Горький хлеб истины. Рассказы, статьи

КомпиляцияСодержание:СЕРДЦЕ ПОМНИТ (повесть)ПЛЕВЕЛЫ ЗЛА (повесть)КЛЮЧИ ОТ НЕБА (повесть)ГОРЬКИЙ ХЛЕБ ИСТИНЫ (драма)ЖИЗНЬ, А НЕ СЛУЖБА (рассказ)ЛЕНА (рассказ)ПОЛЕ ИСКАНИЙ (очерк)НАЧАЛО ОДНОГО НАЧАЛА(из творческой лаборатории)СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ:Заметки об историзмеСердце солдатаВеличие землиЛюбовь моя и боль мояРазум сновал серебряную нить, а сердце — золотуюТема избирает писателяРазмышления над письмамиЕще слово к читателямКузнецы высокого духаВ то грозное летоПеред лицом времениСамое главное.


Войди в каждый дом

Елизар Мальцев — известный советский писатель. Книги его посвящены жизни послевоенной советской деревни. В 1949 году его роману «От всего сердца» была присуждена Государственная премия СССР.В романе «Войди в каждый дом» Е. Мальцев продолжает разработку деревенской темы. В центре произведения современные методы руководства колхозом. Автор поднимает значительные общественно-политические и нравственные проблемы.Роман «Войди в каждый дом» неоднократно переиздавался и получил признание широкого читателя.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.