И нет этому конца - [18]

Шрифт
Интервал

Мы спустились по крутым ступенькам вниз. Придерживая рукой мокрый полог, вошли в блиндаж.

На деревянном топчане, накрытом ворсистым трофейным одеялом, нет, не лежал, а сидел, всем своим видом отметая какие-либо мысли о смерти, комендант переправы. Правда, левую руку он держал на весу. Вот тебе и отбегался.

Ранение оказалось не тяжелым, но майор потерял много крови и ослабел.

Закончив перевязку, я сказал:

— Товарищ майор, вы посидите здесь, а мы поищем попутку!

— Зачем? — встрепенулся он.

— Как зачем? Отправить вас в госпиталь.

— Меня — в госпиталь? — он впервые с опаской поглядел на меня. — Да вы, я погляжу, шутник, лейтенант! Да с такой царапиной тут же отправят обратно!

— Не отправят, товарищ майор. Я работал в госпитале, знаю.

— Давайте, лейтенант, лучше по-хорошему договоримся. Я буду лечиться у вас амбулаторно, а вы уж постарайтесь, чтобы мне хуже не стало…

— Товарищ майор, я не имею права оставлять на переправе раненых, — жалобно сказал я. — У нас здесь нет даже санчасти.

— А вы организуйте ее!

— Не получится, товарищ майор. В санчасти должен постоянно дежурить медик. А мне надо бывать и на этом берегу, и на том, и вообще всюду, где есть раненые.

— Ничего, старшина подменит вас на часок.

— Товарищ майор, старшина не может подменить меня. Он строевой командир, а не медик.

— Вот как? — и с ужасающей прямотой и бестактностью добавил: — Тогда непонятно, зачем он вам нужен?

Старшина разом побагровел, и я вступился за него:

— Чтобы следить за порядком и дисциплиной! Вы ведь видели, что за контингент у меня?

Сказал и тут же смутился — вспомнил о стоявших сзади Дураченко и Задонском с носилками.

— Я хотел сказать, что они только что с гражданки, многого еще не умеют.

— Ну вот, пусть на мне и учатся. Но без рук! Как студенты в операционной!

Майор встал и показал ординарцу на шинель, висевшую у входа. Тот, поглядывая на меня, нерешительно снял ее с гвоздя. Я промолчал. Не везти же силой в госпиталь!

— Ну, так когда явиться на перевязку? — обернулся ко мне майор, которому ординарец накинул на плечи шинель.

— Завтра утром, — ответил я.

— Договорились, — сказал он и осторожно переступил порог…

— Пойдемте! — обратился я к старшине и санитарам. Мне показалось, что Дураченко и Задонский старались не смотреть в мою сторону. Обиделись?

А Саенков уж точно затаил обиду на коменданта. Выходя из землянки, он бросил ординарцу:

— Майор что, в феврале родился?

— Почему в феврале?

— Немного не хватает… — Саенков повертел рукой у виска.

— На себя поглядел бы, умник!

На этот раз старшина промолчал. Лишь громко крякнул от удовольствия, что хоть за глаза, но здорово подковырнул обидевшего его майора…

6

Солдат лежал ничком на дне глубокой траншеи. Из-под вывернутой в плече руки выглядывало обесцвеченное смертью молодое лицо. Видимо, он упал сюда уже смертельно раненный или убитый. Вчера здесь никого не было. Значит, это случилось во время ночного или утреннего обстрела.

Первым его увидел Витя Бут, которого Орел послал посмотреть, нет ли где поблизости тонких досок или фанеры, чтобы обшить землянку изнутри.

Вначале санитар подумал, что солдат спит: притомился за ночь, а может быть, просто давит сачка. Но тут он обратил внимание на неподвижность вывернутой руки и все понял. С отчаянным криком: «Хлопцы! Там убитый солдат!» — он влетел в землянку и всполошил всех. Мы выскочили наружу. Больше всего нас потрясло то, что рядом с нами, в нескольких метрах, много часов лежал убитый солдат. А что, если он не сразу был убит, а долго и мучительно умирал — и никто, ни одна душа об этом не знала? И главное — не знали мы, медики? Возможно, в то самое время, когда ему необходима была наша помощь, мы преспокойно спали или занимались второстепенными и маловажными делами?

Дураченко, Орел и Задонский подняли убитого и осторожно, словно опасаясь причинить ему боль, вынесли его из траншеи и положили на землю.

Осколок попал солдату в самый затылок — я разглядел в запекшейся крови кусок металла. Но мои познания в медицине были слишком поверхностны, чтобы я мог дать ответ на вопрос, который волновал всех: наступила ли смерть мгновенно или же солдат еще какое-то время жил?

Из документов, найденных в кармане, удалось установить основные данные: имя, часть, домашний адрес. Что ж, домой мы напишем. В часть, которая ночью перебралась на правый берег, тоже как-нибудь сообщим. Осталось последнее — решить, что с ним делать: самим ли хоронить или вызвать похоронную команду — трех пожилых солдат, выполнявших свою печальную обязанность с привычной деловитостью и сноровкой. Других убитых и умерших мы просто передавали им, а вот этого не могли: чувствовали свою вину перед ним…

— Похоронить — дело несложное, — замялся старшина.

— А что? — насторожился я.

— Да вот где?

— Как где? Места здесь, что ли, мало?

— Места-то много. Но как бы в ночное время танки невзначай могилку с землей не сровняли. Надо бы ее куда подальше или же к другим могилкам, чтобы виднее было…

Итак, проблема: где и как хоронить?

Простиравшийся перед нами луг весь был изрезан гусеницами танков и самоходок. Попробуй найти местечко, где бы ничто не потревожило нашего солдата. Язык не повернется сказать ему в последнем прости: «Спи спокойно!»


Еще от автора Яков Соломонович Липкович
Три повести о любви

Все три повести, вошедшие в книгу, действительно о любви, мучительной, страстной, незащищенной. Но и не только о ней. Как это вообще свойственно прозе Якова Липковича, его новые произведения широки и емки по времени охвата событий, многоплановы и сюжетно заострены. События повестей разворачиваются и на фоне последних лет войны, и в послевоенное время, и в наши дни. Писательскую манеру Я. Липковича отличает подлинность и достоверность как в деталях, так и в воссоздании обстановки времени.


Хлеб и камень

Рассказ. Журнал: «Аврора», 1990, № 11.


Баллада о тыловиках

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Сердце помнит. Плевелы зла. Ключи от неба. Горький хлеб истины. Рассказы, статьи

КомпиляцияСодержание:СЕРДЦЕ ПОМНИТ (повесть)ПЛЕВЕЛЫ ЗЛА (повесть)КЛЮЧИ ОТ НЕБА (повесть)ГОРЬКИЙ ХЛЕБ ИСТИНЫ (драма)ЖИЗНЬ, А НЕ СЛУЖБА (рассказ)ЛЕНА (рассказ)ПОЛЕ ИСКАНИЙ (очерк)НАЧАЛО ОДНОГО НАЧАЛА(из творческой лаборатории)СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ:Заметки об историзмеСердце солдатаВеличие землиЛюбовь моя и боль мояРазум сновал серебряную нить, а сердце — золотуюТема избирает писателяРазмышления над письмамиЕще слово к читателямКузнецы высокого духаВ то грозное летоПеред лицом времениСамое главное.


Войди в каждый дом

Елизар Мальцев — известный советский писатель. Книги его посвящены жизни послевоенной советской деревни. В 1949 году его роману «От всего сердца» была присуждена Государственная премия СССР.В романе «Войди в каждый дом» Е. Мальцев продолжает разработку деревенской темы. В центре произведения современные методы руководства колхозом. Автор поднимает значительные общественно-политические и нравственные проблемы.Роман «Войди в каждый дом» неоднократно переиздавался и получил признание широкого читателя.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.