И каждый вечер в час назначенный... - [29]

Хочу вспомнить один эпизод. Произошел он во время спектакля «Забыты ўсімі» по пьесе Назыма Хикмета. Я только подготовилась к своему выходу, как вдруг слышу отборную брань одного из рабочих сцены в адрес нашего замечательного комика Алексея Барановского. Павел Сте­панович не выдержал этого хамства и подошел к рабочему: «Молодой человек! Как Вы разговариваете с заслуженным артистом?! Вы не имеете права так себя вести! Сейчас же извинитесь перед ним!» Рабочий был под хмельком. «А ты кто такой, чтобы делать мне замечания? Плевать мне на твои замечания!..» И понес такое, что мне даже сегодня стыдно вспомнить. Это была не просто грубость, это была какая-то наглость нараспашку. Все растерялись. А Молча­нов не растерялся и залепил хаму вескую пощечину! Рабоче­го быстренько стащили со сцены за кулисы, а Павел Степанович стоял бледный, как полотно. Потом попросил у меня валидол и пошел на сцену. Не могу представить, как он смог доиграть сложный спектакль...

Он пришел домой подавленно-уставший и, ни слова не говоря о том, что произошло, попросил отвезти его на дачу в Ждановичи. На даче ему стало совсем плохо, и жена едва успела вызвать «скорую».

Назавтра вся партийная элита Минска знала о том, что в Купаловском театре народный артист Советского Союза ударил рабочего!.. Поскольку я в то время была секретарем партийной организации, то, конечно, меня первую и потащи­ли «на ковер»... Надо знать атмосферу и нравы того времени, чтобы оценить «масштабы» случившегося в акаде­мическом театре — народный артист, играющий Ленина (!), ударил рабочего.

Едва переступила порог ЦК, как сразу услышала:

— Исключить Молчанова из партии!

В те времена это сразу ставило крест на судьбе человека.

— Помилуйте! — говорю.— Вы же разберитесь, что произошло! Народный артист ударил не рабочего, а хама, хулигана, пьяницу, нанесшего оскорбление целому коллективу! Театру!

— Немедленно выгнать из партии!

Боже мой! Мое сердце сжалось в комочек. Что делать? Я бросилась за помощью к первому секретарю Ленинского райкома партии Георгию Евгеньевичу Цыганкову. Заменательным, умным человеком был Георгий Евгеньевич! Он сразу понял, что может произойти, если «разборка» коснется Молчанова.

— Успокойтесь, Зинаида Ивановна. Я буду думать, как спасти положение...

А через два дня звонок: «Зинаида Ивановна! Вас срочно вызывает Цыганков!..» Один Бог знает, что я передумала, идя к Георгию Евгеньевичу, сколько разных вариантов перебрала в голове. Но даже самый страшный из них не предполагал того, что я услышу в кабинете Цыганкова...

Вхожу. Георгий Евгеньевич сделал паузу и, не глядя на меня, медленно произнес:

— Зинаида Ивановна, дело в том, что рабочий, которого ударил Молчанов... повесился...

У меня закружилась голова. Господи, что же это такое. И что теперь будет с Молчановым, который лежит в предынфарктном состоянии?!! Георгий Евгеньевич тихо произнес:

— Зинаида Ивановна, никому ни слова. И никаких действий. Я беру все на себя. Буду держать руку «на пульсе». Молчанову ничего не говорите. Оберегайте. Если моя голова не полетит с плеч — думаю, мы куда-нибудь вырулим.

Прошло еще два дня. Я молчу, а по городу уже поползли различные слухи. И вдруг: «Зинаида Ивановна. Вас срочно к Цыганкову!..» Я так волновалась, что едва дошла, ноги, в буквальном смысле, заплетались. Помню, как-то боком, как сомнамбула, протиснулась в его кабинет. Стою, приготовив­шись уже к самому худшему. Цыганков говорит:

— Отдышитесь... Забудьте об этом инциденте, поста­райтесь, чтобы и Молчанов тоже забыл... Ваш рабочий был членом банды, которую судят в клубе Дзержинского. Вчера его должны были вызвать на допрос. Кто-то из его дружков предупредил: «Или ты сам повесишься, или мы тебя при­бьем!» До сих пор неизвестно: то ли он сам повесился то ли они его повесили... Во всяком случае, ваш рабочий проходит по материалам суда как преступник, член бандит­ской группировки...Я онемела. Георгий Евгеньевич тоже был бледен:

_ Хорошо, что мы не тронули Молчанова. Могли бы быть еще одни поминки...

Я ничего не могла сказать. Молча кусала губы и плакала. Никогда не забуду Цыганкова. Да, природа нашей партийной иерархии была одна, но люди в ней были совершенно разные...

Портрет Павла Степановича Молчанова находится в моей комнате на самом видном месте, рядом с любимыми книгами. Когда мне бывает трудно, я смотрю на него, вспоминаю и спрашиваю:

— А что бы Вы, Павел Степанович, сделали в этой ситуации?.. Как поступили?..

***

Я всегда была уверена, если человек умеет удивляться, восхищаться, радоваться красоте, радоваться таланту — это человек счастливый: жизнь для него интересна, откры­вается по-новому и неожиданно.

Есть люди, в которых живет солнечный свет. Это какой-то особый дар природы. Такой человек ведет себя естественно и просто, и почему-то рядом с ним всегда светло и тепло. Ничего вроде бы особенного в нем нет, и ничего особенного, заумного он не говорит и не делает, но какой-то внутренний духовный свет освещает добротой все его поступки и обычные человеческие дела. Человек, наде­ленный таким даром, оставляет после себя особенные, теплые воспоминания. Вот таким человеком была Стефания Михайловна СТАНЮТА. Она никогда ни с кем не спорила, не выясняла отношений, никогда не была общественницей. Даже на открытые партийные собрания старалась ходить редко: «Ой, Зиночка, я в политике так плохо ориентируюсь, лучше в следующий раз приду посидеть. А сегодня меня ждет «Кружок пионеров». Дети — это прекрасно! Когда рассказываешь им о театре и видишь их распахнутые гла­за — это так интересно!..»