И хлебом испытаний… - [78]

— Нет уж, подождите, — сказала Наталья, и низкий голос ее задребезжал жестью, — раз вы такой благородный, Алексей Петрович. Я тоже скажу, что думаю о вас.

— Может, не стоит? — спросил я устало.

— Нет, стоит! — почти выкрикнула она, глаза, потемнев, странно сузились и стали чуть раскосыми, кровь отхлынула от лица, и пугающей стала его светящаяся обнаженная белизна с проступившей под глазами тонкой синью. — Так вот, вы — трус, криводушный трус!

Я опустил голову. Не было сил выдержать ее сузившийся раскосый взгляд, но слова не обижали.

— Я знаю, что нравлюсь вам, — она зашмыгала носом. — А вы знали, что мне от вас ничего не надо, но все равно испугались. Лишь бы не быть обязанным. И все прикрываете благородством, а это ханжество… Вы… как старая дева, — она снова зашмыгала носом.

Мне вдруг разом стало смешно, и грустно, и жаль Наталью. Вернее, не ее, а вот этих минут ее жизни, что они растрачены впустую, без ответа, за то, что они прожиты не там и не с тем, за то, что мы с ней не равны. Единственное, чем мог я отплатить ей, была откровенность. И я сказал:

— Наташа, пойми, — поднял голову и пристально посмотрел ей в глаза — косина в них пропала, и, густо-серые, влажные, под прямыми бровями, они выражали только печаль, — тут дело не во мне, хотя ты мне, действительно, очень, очень дорога. То есть… поэтому я не могу, не имею права… И тут дело не в разнице лет, понимаешь? — Слова выходили с трудом, они ничего не могли объяснить и только доставляли мучительную боль безысходности. — Ты ведь даже не знаешь, что у меня за тылы. А мне нельзя с тобой, — я задохнулся от горечи и добавил сдавленным голосом. — Вот ты испугалась вчерашнего человека. Так на самом деле он — это я. Только у меня рожа благопристойнее и шмотки дороже, потому что я хитрее и умею маскироваться. — Я выдернул сигарету из пачки, закурил, одним глотком выпил остывший кофе.

Она молчала. Я чувствовал в этом молчании ее несогласие и решил идти до конца.

— Потом все это пройдет, потому что слишком банально, — небрежно сказал я. — Девушка из университета увлеклась человеком, который показался ей начитанным и необычным. Ей кажется, что он возьмет на руки и прямым ходом внесет в счастье. А через годик выяснится, что этот паладин храпит по ночам, даже на лишние колготки неспособен заработать. Вот тогда и начнется омерзение к нему и к себе, — я стряхнул пепел в раковину, сказал: — Ключи не забудь бросить в ящик, — и повернулся к двери.

Наталья, чуть зацепив меня плечом, проскользнула в переднюю, щелкнула выключателем и спиной прислонилась к двери. Румянец уже вернулся на свое место, и она улыбалась, но глаза были пасмурны.

— Наташа, — сказал я, — меня уже подпирает время. Мы еще поговорим.

— Да не о чем больше говорить, — ответила она, склоняя голову набок. — Только вы напрасно думали, что я вижу вас в каком-то романтическом свете. Я — деревенская, хоть и учусь в университете. И всегда привыкла рассчитывать только на себя. Ну, а о некоторых чертах вашей биографии я и сама догадывалась, а остальное любезно разъяснил ваш добрый друг. Пока, — она отступила от двери и отворила ее передо мной.

Сдернув кожанку с вешалки, я вышел, во дворе постоял в пасмурном свете. Последние слова Натальи озадачили. Я никогда не думал, что Кирка может что-нибудь рассказать про меня, да и вообще не знал, что они с Натальей где-то встречались. Хотя почему бы и нет, и почему Кирка должен скрывать что-то обо мне?

Я достал ключи от машины, открыл дверцу и сел за руль. На душе было неприятно: день начался плохо и еще по пути на работу нужно было повидать Краха. Если он появился вчера возле моего жилья после утреннего нашего свидания, значит, что-то случилось.

Улица казалась светлее двора, а когда я доехал до Баскова и взглянул налево, то увидел в просвете домов белесо розовеющий край неба и подумал, что погори может еще разыграться. Настроение стало чуть лучше. По Жуковского я выехал на Литовский, пересек площадь Восстания и остановил машину за квартал до Свечного.

Здесь было многолюдно на узком тротуаре. Люди шли по-утреннему быстро. Глухо шумели переполненные трамваи. Шипели баллоны машин по сырой мостовой. Воздух казался серым и дымным. Литовский не был парадным проспектом города.

Я вылез, захлопнул дверцу, сунув руки в карманы, потоптался возле машины, чтобы оглядеть проходящих людей. Кажется, никто не интересовался мною, но на всякий случай, отойдя на десяток шагов от машины, я резко повернулся, возвратился и запер дверцу. Быстро дошел до Свечного, свернул направо и сразу же вошел во двор. Крах жил на противоположной стороне, и до его дома было еще полсотни метров. Я прошел эти метры двором, вошел в сквозную парадную, выходившую в переулок как раз против ворот нужного мне дома, и осторожно выглянул. На углу Лиговского, где был продуктовый магазин, смутно двигались какие-то фигуры, но мрачный узкий переулок был пуст. Я выскочил из парадной. В колодезном дворе посмотрел на окно третьего этажа, увидел тусклый свет за тюлевой сборчатой занавесочкой и стал подниматься по черной лестнице. Дверь в квартиру открылась передо мной, из нее выскочил парень лет семнадцати, на ходу застегивая кургузое пальто.