...И гневается океан - [8]
вспомнил вдруг Николай Петрович, и вместе со стихами в его памяти всплыло лицо немца-гувернера — с толстым добрым носом и близорукими глазами детского василькового цвета.
Резановы были древним родом, намного древнее царствующей фамилии Романовых. В их жилах текла кровь отважных новгородских посадников[20] — землепроходцев и воителей, а родословная восходила к смутному времени, когда усобицы между князьями вконец истерзали народ. Тогда-то, по преданию, и отправили ильменские славяне послов за море, к варяжскому племени русь. Послы пришли и сказали: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Придите княжить и володеть нами».
— А порядка и по сию пору нет, — вслух подумал Николай Петрович.
Лангсдорф удивленно посмотрел на него. Лицо Резанова было отрешенным и скорбным.
ГЛАВА 6
Экипажи обоих кораблей работали не покладая рук. Днем и ночью визжали плотничьи пилы; конопатчики заливали щели варевом из клея, смолы, кокосового масла и серы; такая смесь не распускалась при самой сильной жаре.
Наконец обе новые мачты красного дерева были поставлены, такелаж исправлен, и Лисянский доложил Крузенштерну, что «Нева» готова к отплытию.
В три часа пополуночи Резанов в сопровождении дона де Куррадо отправился на «Надежду». Над морем уже занималась малиновая полоска зари, но остроиглые южные звезды сияли еще по-ночному ярко.
От дома губернатора до пристани в два ряда выстроился гарнизонный полк. Под барабанный бой мимо торжественно склоненных знамен посланник и губернатор прошли к берегу и уселись в шлюпку. И едва шлюпка отвалила от берега, рассветное небо словно лопнуло и раскололось — это палили все крепостные пушки.
Откушав на «Надежде» чаю, дон де Куррадо дружески простился с Резановым и под гром пушек — на этот раз корабельных — съехал на берег.
Починка «Невы» отняла так много драгоценного времени, что сейчас нечего было и надеяться обогнуть мыс Горн раньше марта. Крузенштерн один знал, сколь свирепы бывают весенние ураганы в этих широтах, и потому торопился. Он решил избегать всякой остановки даже тогда, когда корабли потеряют друг друга. На этот случай Лисянскому предписывалось идти к порту Анны-Марии одного из Маркизских островов и ожидать там «Надежду».
Как и опасался Крузенштерн, мыс Горн встретил корабли крепким ветром со шквалами, дождем и градом. Океан гнал с юга гороподобные валы, и, хотя «Нева» шла почти рядом, с «Надежды» был виден только один ее вымпел.
В низком небе, затянутом оловянными снеговыми облаками, изредка пролетали альбатросы и морские ласточки — предвестники жестокой бури. Барометр упал еще на две линии, ртуть в термометре стояла почти на нуле.
Убрав все паруса и оставив только штормовые стаксели[21], «Надежда» приготовилась встретить нашествие урагана. Он налетел с сатанинским ревом и свистом. Корабль содрогнулся и застонал всем корпусом. Вслед за шквалом нахлынула исполинская волна. Океан с размаху швырнул ее через корабль, выломив из фальшборта два щита и разбив в щепки лежавший на палубе запасной брам-рей[22].
Весь день и всю ночь бесновался и завывал ураган. Поутру, вместо того чтобы ослабеть, он сделался еще свирепее.
Крузенштерну донесли, что в носу корабля появилась течь. Встревоженный командир спустился в трюм. Течь была незначительной: видно, волны оторвали одну из досок внешней обшивки. Однако и малое повреждение при таком шторме могло оказаться смертельным для корабля.
С виду спокойный и уверенный, как всегда, капитан-лейтенант про себя молился святому Николаю-угоднику, покровителю моряков, прося его уберечь от погибели семьдесят христианских душ.
Ураган успокоился только через сутки. На веревке за борт спустили корабельного плотника, который скоро нашел поврежденную доску и укрепил ее свинцовым листом.
Ветер дул теперь с запада. Словно сквозь сито, он сыпал над морем мелкий холодный бус, похожий и на туман, и на дождь. Видимость была худая, и с «Надежды» несколько раз подолгу теряли из виду «Неву».
Мыс Горн, по счислению, остался позади, и, стало быть, корабли находились уже в Великом океане.
Когда миновали Магелланов пролив, море вновь разгулялось в безудержном шабаше. При этом странным казалось, что ветер был совсем вялый: он не мог даже разогнать висевший над водою туман.
А туман становился все плотнее, и сигнальные пушечные выстрелы с «Надежды» глохли в нем, как в толстом войлоке. Ответов с «Невы» не было слышно.
«Разлучение наше с нею, — записал Крузенштерн в дневнике, — казалось неизбежным, в чем по наступлении ясной погоды мы действительно удостоверились. В сие время широта места была сорок семь градусов девять минут, долгота же по хронометрам девяносто семь градусов четыре минуты…»
ГЛАВА 7
По аллеям сада монастырской лавры Александра Невского бежали пожухлые красные листья. Последние листья этой осени.
Николай Петрович шел за гробом жены. Гроб, обитый черным бархатом, по русскому обычаю несли на плечах друзья Резанова. В передней паре были Державин и министр коммерции граф Румянцев.
Из-за высокого роста Гаврилы Романыча гроб плыл косо. Митрополит Санкт-Петербурга, профессор философии Академии наук его преосвященство Евгений поддерживал Резанова под руку и что-то говорил — очевидно, слова утешения. Николай Петрович не слышал его. Перед его глазами стояло лицо живой Анны — и не лицо даже, а одни темные, расширенные от боли зрачки.
