...И гневается океан - [6]

Шрифт
Интервал

— Не ведаю, господин. Они живут совсем одни, и стража редко пускает их в город. И не всех вместе.

«А голландцам-то, знать, не сладко приходится, — подумал Николай Петрович. — Как-то нас примут?»

Он взял со стола книгу в сафьянном переплете и раскрыл ее на странице, где была помещена карта Нагасакского залива.

— Узнаешь?

Японец вгляделся и покачал головой.

— Много неправды. Тут, и тут, и тут. Худая карта.

— Знаю, брат, да лучшей-то нет.

— Книга о моей стране? — заинтересовался толмач.

— Да, ее написал европеец по фамилии Кемпфер. Он бывал в Японии. — Николай Петрович встал и прошелся по каюте, поглаживая чисто выбритый подбородок. Потом круто повернулся к толмачу. — Кемпфер пишет, что у вас в стране два императора: духовный и светский. Который же из них главный?

Японец закрыл глаза, и голова его ушла в плечи, как у черепахи, на которую вдруг свалился камень.

— Не надо, господин, — забормотал он, — как можно червяку говорить о богах, говорить о солнце? Пусть лучше господин вырвет мне язык.

Ужас толмача был столь неподдельным, что Резанов махнул рукой:

— Ладно. А к слову, о языке. Где ты так навострился лопотать по-нашему? В Петербурге, поди?

— Раньше, господин. Моя три года лови рыбу на Уруп, такой остров. Там много ваший рыбак. — От недавно пережитого испуга толмач даже стал коверкать русскую речь.

Резанов потрепал его по тощему плечу и засмеялся.

— Ну бог с тобой, успокойся. Вернемся к словарю, зачем я и позвал тебя.

Николай Петрович сел за стол, пододвинул к себе стопку бумаги и обмакнул в чернильницу остро очиненное лебединое перо.


ГЛАВА 5

Близость большой земли почувствовалась еще прежде, чем открылись взору берега Бразилии. Свежий материковый ветер принес вдруг на «Надежду» целую стаю бабочек. Стая опустилась на белые паруса, и они расцвели, загорелись дивными красками. Словно кто-то невидимый, без разбору макая кисть в алое, голубое и желтое, вмиг прошелся по огромным промытым холстам.

Матросы глазели на это чудо, онемев и на время забыв про работу.

А полчаса спустя раздался и крик марсового[14]:

— Земля-я-а!

По курсу лежал остров Св. Екатерины. Он был милях в тридцати[15]. Но сильное встречное течение увлекло корабли так далеко к северу, что они должны были лавировать еще целый день и лишь тогда смогли стать на якорь в проливе между островом и материком.

Тотчас на «Надежду» приехал командир «Невы» капитан-лейтенант Лисянский, тридцатилетний здоровяк с буйной шевелюрой и открытым лицом. Вслед за ним с берега прибыл с поздравлениями комендант крепости. Крепость, как и тенерифская, называлась Санта-Крус, только в ней хозяйничали не испанцы, а португальцы.

Офицеры и посольская свита, собравшись в кают-компании, пили вино и рассказывали анекдоты. Говорил граф Федор Толстой:

— Государь Петр Великий, светлая ему память, как известно, не чаял души в Меншикове, хотя сия привязанность не мешала ему частенько поколачивать светлейшего князя палкой. Как-то промеж них вышла изрядная ссора, в которой Меншиков крепко пострадал — царь разбил ему нос и поставил под глазом здоровенную дулю. А после того выгнал со словами: «Ступай вон, щучий сын, и чтоб ноги твоей у меня больше не было!» Меншиков, ослушаться не смея, исчез, но через минуту снова вошел в кабинет… на руках.

Офицеры засмеялись; один Лисянский сидел трезвый и неулыбчивый.

— Что-нибудь приключилось? А, Юрий Федорович? — спросил его Толстой, и все повернулись к командиру «Невы».

— Господа, — Лисянский поднялся, — я должен огорчить вас. В последнем переходе выяснилось, что на вверенном мне корабле повредились фок- и грот-мачты[16]. Я полагаю, что замена их может задержать нас на несколько месяцев.

Наступило напряженное молчание. Потом кто-то сказал:

— А нельзя обойтись починкою?

Лисянский качнул головой:

— Нет. По безнадежной гнилости обеих мачт.

— Куда же вы смотрели, Юрий Федорович, покупая корабли? — в общей тишине прозвучал укоризненный голос Резанова. — Вы же опытный моряк.

Лисянский вспыхнул, но ничего не ответил. Вместо него заговорил Крузенштерн:

— Большой вины капитан-лейтенанта в том не вижу, поелику в нутро дерева не заглянешь, а сверху оно покрашено. Скрытые пороки корабля выясняются всегда во время длительного вояжа.

Разговор велся по-русски, и Лангсдорф, сидевший по обыкновению рядом с Резановым, то и дело просил Николая Петровича перевести сказанное. Узнав, что корабли надолго задержатся в Бразилии, натуралист едва не запрыгал от радости: о таком везении он не смел и мечтать.

— Вы не представляете, как пополнится моя коллекция! — восторженным шепотом сказал он Резанову. — Я понимаю, что это эгоизм, но…

— Но это похвальный эгоизм ученого, — закончил его мысль Николай Петрович и снова обратился к Лисянскому: — Ну что же, Юрий Федорович, говорят, и на старуху бывает проруха. Я потолкую со здешним губернатором, чтобы нам по возможности скорее доставили все необходимое. Дальнейшее будет зависеть от вас, а наипаче от расторопности наших плотников. В случае нужды наймите здешних мастеров. На счет компании, разумеется. Я дам соответственно распоряжение приказчику. Лисянский посмотрел на Резанова благодарным взглядом и облегченно вздохнул.


Еще от автора Юрий Григорьевич Качаев
Синее железо

Качаев, Юрий Григорьевич.Синее железо [Текст] : Ист. повесть : [Для сред. возраста] / Рис. В. Высоцкого. - [Москва] : [Дет. лит.], [1969]. - 192 с. : ил.; 20 см.


Жаркая тундра

Журнал «Пионер» 1971, № 1 Рисунки Е. Медведева.


Таёжка

Юрий Григорьевич Качаев родился в 1937 году в сибирском селе Бражное. В трудное военное время учился в сельской школе, затем окончил институт иностранных языков. Трудовая деятельность писателя связана с детьми: он работал учителем, сотрудничал в газете «Пионерская правда» и журнале «Пионер». Юрий Качаев много ездит по стране. Он побывал на Памире, в тундре, на Курильских островах — у пограничников, археологов, моряков. И поэтому «география» его книг (а их больше пятнадцати) так обширна, и самые разные люди живут в его рассказах и повестях.


Рекомендуем почитать
В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.


Школа корабелов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дон Корлеоне и все-все-все

Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.


История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

В книгу вошли два романа ленинградского прозаика В. Бакинского. «История четырех братьев» охватывает пятилетие с 1916 по 1921 год. Главная тема — становление личности четырех мальчиков из бедной пролетарской семьи в период революции и гражданской войны в Поволжье. Важный мотив этого произведения — история любви Ильи Гуляева и Верочки, дочери учителя. Роман «Годы сомнений и страстей» посвящен кавказскому периоду жизни Л. Н. Толстого (1851—1853 гг.). На Кавказе Толстой добивается зачисления на военную службу, принимает участие в зимних походах русской армии.


Дакия Молдова

В книге рассматривается история древнего фракийского народа гетов. Приводятся доказательства, что молдавский язык является преемником языка гетодаков, а молдавский народ – потомками древнего народа гето-молдован.


Лонгборн

Герои этой книги живут в одном доме с героями «Гордости и предубеждения». Но не на верхних, а на нижнем этаже – «под лестницей», как говорили в старой доброй Англии. Это те, кто упоминается у Джейн Остин лишь мельком, в основном оставаясь «за кулисами». Те, кто готовит, стирает, убирает – прислуживает семейству Беннетов и работает в поместье Лонгборн.Жизнь прислуги подчинена строгому распорядку – поместье большое, дел всегда невпроворот, к вечеру все валятся с ног от усталости. Но молодость есть молодость.


О смелом всаднике (Гайдар)

33 рассказа Б. А. Емельянова о замечательном пионерском писателе Аркадии Гайдаре, изданные к 70-летию со дня его рождения. Предисловие лауреата Ленинской премии Сергея Михалкова.


Братья

Ежегодно в мае в Болгарии торжественно празднуется День письменности в память создания славянской азбуки образованнейшими людьми своего времени, братьями Кириллом и Мефодием (в Болгарии существует орден Кирилла и Мефодия, которым награждаются выдающиеся деятели литературы и искусства). В далеком IX веке они посвятили всю жизнь созданию и распространению письменности для бесписьменных тогда славянских народов и утверждению славянской культуры как равной среди культур других европейских народов.Книга рассчитана на школьников среднего возраста.


Подвиг любви бескорыстной (Рассказы о женах декабристов)

Книга о гражданском подвиге женщин, которые отправились вслед за своими мужьями — декабристами в ссылку. В книгу включены отрывки из мемуаров, статей, писем, воспоминаний о декабристах.


«Жизнь, ты с целью мне дана!» (Пирогов)

Эта книга о великом русском ученом-медике Н. И. Пирогове. Тысячи новых операций, внедрение наркоза, гипсовой повязки, совершенных медицинских инструментов, составление точнейших атласов, без которых не может обойтись ни один хирург… — Трудно найти новое, первое в медицине, к чему бы так или иначе не был причастен Н. И. Пирогов.