И это называется будни - [23]

— Ассамбле, ассамбле, мягко, грациозно, углубленное плие, — командовала Вера Федоровна. — Валя, руки маленькие, Марина, танцевальнее, с вдохновением. — И снова всем: — Шея легкая, глаза живые. Пассе, наклон, поза. Хорошо. А теперь повторим вчерашнее адажио. Четыре четверти. — Присев на стул, Вера Федоровна напомнила: — Загнуть корпус, сутеню вниз… Начали. Раз-и, два-и… — Вытянула руки, пошевелила пальцами.

Этот жест относился к аккомпаниатору. Игорь Модестович понял, что от него требуется, и, молодо тряхнув своей красивой рубинштейновской шевелюрой, стал играть быстрее.

Устали девочки. Увлажнились лица, участилось дыхание, менее четкими стали движения. Вера Федоровна сочувствует им — многие пришли прямо с работы, да и в зале душно, хотя открыты настежь все окна, — но приходится быть безжалостной.

Вошла Зоя. Кивнув Вере Федоровне и Игорю Модестовичу, с безучастным видом опустилась на длинную скамью, на которой попеременно отдыхают «студийки», когда начинаются индивидуальные упражнения.

Одного взгляда было достаточно Вере Федоровне, чтобы определить, что Зоя сегодня не в форме, что и настроение, и состояние у нее совсем не те, какие нужны для занятий.

Она подошла к Зое, заботливо, по-матерински, приложила руку ко лбу.

— Не прихворнула?

— Вымоталась. Работа, как всегда в конце месяца, напряженная, а тут еще не заладилось со станком.

— А Виктор верен себе. Опять опаздывает, — сказал Игорь Модестович, с удовольствием прохаживаясь по залу.

— Сегодня это кстати, — вяло отозвалась Зоя и вдруг взбодрилась. — Вот на сцену выйти у меня сейчас хватило бы сил. Почему репетиции утомляют больше, чем спектакли?

— Репетиция — будни, спектакль — праздник. Сцена, зрители, нервный подъем, — объяснил ей Игорь Модестович и обратился к жене: — Верочка, послушай этюд.

Полились звуки музыки. Сначала тихие, словно крадущиеся исподволь, и чистые, как всплеск воды, они постепенно усилились, сохраняя ту же прозрачную, хрустальную чистоту; потом в них появилось что-то тревожное, не то грустящее, не то зовущее, зовущее усилилось, выделилось, переросло в ликование и вдруг, рассыпавшись, оборвалось…

Вера Федоровна стояла как зачарованная.

— Где ты отыскал такую прелесть? — спросила с опозданием, как бы опомнившись.

Игорь Модестович интригующе улыбнулся.

Вошли Женя и Виктор. Все это время они стояли за дверью, подчиняясь неписаному правилу появляться в зале, только когда замолкает пианино.

— Это для Зои! — выкрикнул Женя, словно опасаясь, как бы то же самое не вырвалось раньше него у Виктора.

Игорь Модестович и Вера Федоровна молча переглянулись.

— Ну конечно. Вся лучшая музыка создана для Зои, — мягко сыронизировал Игорь Модестович, бросив через плечо взгляд на сына. — Какие ассоциации вызвал опус?

— Мне трудно словами, — Зоя поднялась, — я лучше покажу. Можно?

Игорь Модестович взял первые аккорды.

Зоя приняла позу, постояла немного недвижимо, подумала, опустилась на пол и попросила Игоря Модестовича начать сначала.

Снова вступила музыка. Спящая птица, в которую перевоплотилась Зоя, шевельнулась, прислушалась, огляделась вокруг какими-то сонными, еще не пробудившимися глазами, сделала несколько робких, легких, струящихся взмахов, как перед взлетом, и медленно поднялась. Вот уже скинуты оковы сна. Песня, призыв, восторг — все переплелось в гармоническом, раскованном танце. На последних аккордах Зоя замерла, разбросав руки, — птица перешла в парящий полет.

Импровизация получилась выше всяких похвал. Вера Федоровна бросилась к своей любимице, расцеловала, прижала к себе.

— Что это, Игорь Модестович? — спросила Зоя.

Но Игорь Модестович, похоже было, не слышал ее. Он смотрел на парией. Их лица одинаково выражали умиленное восхищение, как будто присутствовали они при рождении чуда, а в глазах горело еще одно чувство, роднящее и разъединяющее их.

Заметила этот огонек и Вера Федоровна. Заметила и опустила веки, как это делают скромные люди, увидев то, что не полагалось бы видеть. Повернулась к мужу и, стараясь смягчить паузу неловкости, повторила свой вопрос:

— Что это? Кто это?

— Эдуард Вилла, — торжественно объявил Игорь Модестович, — «Песня черного лебедя». Мне кажется, Зоя увидела как раз то, что видел он, создавая свой грациозный этюд.

— Она увидела гораздо больше!.. — взволнованно проговорил Женя.

— Во всяком случае, создан новый танец, — прозаически заметил Хорунжий, но не удержался на этой ноте. — И какой!

Зоя опустилась на стул. Эмоциональный всплеск отнял у нее остатки сил.

— На сегодня хватит, — сказала Вера Федоровна. — Репетировать не будем.

ГЛАВА 7

Итак, Юрий оформился в конверторный цех. Но, закрепив за собой место работы, выпросил резервную неделю. Не для того, чтобы погулять вволю перед вступлением в новую фазу своей жизни, а чтобы немного разобраться в самых элементарных вещах. Стыдно было явиться в цех, не зная азов производства. Приемам работы пусть учат сколько угодно — их на стороне не усвоишь, но брать своего сверстника в наставники и поводыри — это он считал для себя зазорным.

Получив на абонемент брата книги по конверторному процессу, Юрий с утра до поздней ночи штудировал их. Пособие для мастеров он одолел сравнительно легко, хуже пришлось с курсом металлургии стали для техникумов. Юрий плавал по нему, как по извилистой, порожистой реке. Избегал недоступные места, обходил чащобы формул, и потому законченного впечатления, у него не сложилось. Все же главное ему стало понятно: нужно выжечь кислородом лишние примеси из чугуна и выжечь с такой скоростью, чтобы успеть поднять температуру стали до необходимой для разливки.