И это называется будни - [22]

— Не видела и сожалею.

Уловив в словах Зои робкое желание продолжить знакомство, Женя несказанно обрадовался этому.

— Я вам обязательно покажу. И вы убедитесь, что плавка — это творчество, а значит, и поэтическая категория.

— Ну что вы, Женя, разве можно сравнивать… — запротестовала Зоя. — Что может быть прекраснее искусства!

В ее словах проскользнуло осуждение, и, чтобы оправдаться, Женя заговорил горячо:

— Вы не поймите меня превратно. Я преклоняюсь перед Чайковским и Бахом, с почтением отношусь к Маяковскому, люблю Евтушенко. Искусство помогает шире и свободнее мыслить, развивает фантазию. Без этого и в нашем, казалось бы, прозаическом деле далеко не пойдешь. Даже Эйнштейн признавался, что Достоевский дал ему больше, чем любой отдельно взятый ученый. Теорию относительности не обязательно знать каждому, но каждый должен хотя бы прикоснуться к чему-нибудь, что обогащает эстетически, будь то литература, музыка или живопись. Однако сталеварение, я бы сказал, тоже вид искусства. Скульптор из бесформенной глыбы создает изваяние. А тут тебе дают железный хлам и всякую другую всячину — и изволь сделать сталь. Да еще придать ей особые свойства. То ли твердость алмаза, то ли мягкость и пластичность меди. Тот, кто постигнет это искусство, заколдован на всю жизнь…

Они жили в разных мирах, но их роднила восторженность юности и одинаковое поэтическое восприятие того, к чему были приобщены.

— А ведь действительно, когда работа доставляет высшую радость… — восторженно произнесла Зоя. — Между прочим, я представляла вас иначе, немного плакатно, — призналась она. — Вера Федоровна говорит: «Сталевар, сталевар…», и мне казалось, что вы… ну как бы выразиться… Крупнее, сильнее…

— …мужественнее, — подсказал Женя, чувствуя, что именно это слово задержалось у Зои на языке.

— Пожалуй, — прямодушно согласилась девушка.

— А я вас представлял очень близко к тому, какая вы есть. — Два образа — воображаемый и реальный — уже успели слиться у Жени в один.

— Однако не узнали среди других. — Зоя тряхнула головой и добавила не без гордости: — Узнали б сразу, если б посмотрели в танце.

Женю не покоробила такая самоуверенность. Что плохого в том, что девушка знает себе цену?

— Вот мы и добрались, — с оттенком сожаления обронила Зоя, когда, перейдя железнодорожное полотно, остановилась у небольшого домика, примостившегося на самом берегу и смотревшего окнами на море.

— Так близко от воды… Не страшно?

— Нисколько. Я привыкла. Когда штормит, волны плещутся у самых наших стен.

В тот вечер море было тихое, усталое. Оно успело досыта набушеваться днем и, обессилев, в конце концов, угомонилось. Мокрый песок отсвечивал, как укатанная дорога, и изогнутой линией уходил вдаль мимо таких же простых и идиллических домиков, как Зоин. При погашенных фонарях, освещенный только призрачным светом молодой луны, поселок казался необыкновенно красивым.

Здесь было не так тепло, как в городе, и Жене показалось, что в своем легком платье Зоя стала зябнуть. Поверх рубахи на нем самом ничего не было, а рыцарские чувства подсказывали, что защитить от прохлады девушку нужно.

Он приблизился к Зое, заботливо приложил руку к спине, но, наткнувшись на ряд мелких пуговичек, испугался и тотчас отвел ее.

Мимо прошел, опираясь на сучковатую палку, старик. На нем было тяжелое длиннополое пальто и шарф вокруг шеи. Он глянул на молодую пару так, будто она недобро задела его, и засеменил быстро, быстро. Шаркающие его шаги и необычный грозный вид выпугнули из-под калитки кудлатую собачонку. Залившись тревожным лаем, она погналась за стариком, но, отброшенная палкой, сразу притихла и с унылым видом отправилась тем же путем через лаз восвояси.

Зоя посмотрела вслед удаляющемуся старику.

— Эхо войны. Подпольщик. Пытки гестаповские выдержал, а гибель семьи не перенес. Не спит неделями.

— Вы озябли, и я хотел… — смущенный собственной решительностью, как бы оправдываясь, нетвердо проговорил Женя.

— Что вы, ничуть. Наоборот, мне сейчас так тепло…

Налетевший ветерок взгриватил поверхность воды, донес грустный и манящий, сдобренный духом водорослей запах моря, и Жене представилась картина, которую не раз рисовал себе мысленно: он и Зоя идут по пустынному, отдыхающему от людей берегу, идут, прижавшись друг к другу, и им так хорошо оттого, что вселенная принадлежит им одним…

И, движимый желанием превратить в реальность свою мечту, он сказал умоляюще и более взволнованно, чем полагалось бы для первого знакомства:

— Зоенька, прошу… Очень… Давайте походим немного там, поближе к воде.

Она не удивилась ни его желанию, ни интонации, с какой оно было выражено, ни нежному «Зоенька». Мальчишка такой хороший, такой трогательно застенчивый и непохожий на других, что странно было бы отказать ему в скромной просьбе.

И они пошли по берегу, иногда касаясь рукой руки, и оба чувствовали, что начинается что-то большое, простыми словами не определимое.

Впрочем, у одного из них это «что-то» началось значительно раньше.

С того времени минуло без малого два с половиной года.

Двенадцать девочек в балетных тренировочных костюмах, разместившись рядами на середине просторного танцкласса, старательно делали упражнения.