И бывшие с ним - [37]

Он ушел от доктора, добрался до старообрядческого конца Уваровска; бродил в темени. Нашел дом меховщицы Анны, к ней Федор Григорьевич лет пять назад привозил Юрия Ивановича с ознобышами, сделанная женщиной мазь и баня вылечили мальчика. Не отпирали, вышел не то мужик, не то парень, сказал «Нету», и весь разговор. Кого нету? Может, не расслышал он? И не к тем стучал Юрий Иванович? Пошел на другой конец, к своей крестной бабе Липе, тетке отцовой, тоже нету, в часовню пошла, сказали. Опять трактом через город, по заметенной дороге поднялся к черной горе, по тропинке между крестами и соснами вышел на окошки часовни. Постучал, назвался, впустил его бородатый мужик.

В часовне тихо, пусто. Выглянула из второй комнатки женщина, помаячила: приходи, дитятко. Чаевничали там несколько старух и немолодых женщин, баба Липа тут, и меховщица Анна была тут же. Печь истоплена, Юрий Иванович отогревался. Подали ему в руки стакан с чаем и картофельную шаньгу, должно, из числа нанесенных за сегодня кусочков.

— …Все умели, парень, — заговорила Анна. — Вышла замуж, в Черемиски, а они кожевенники… Вонь, с души воротит. Притерпелась, есть садишься и не жуешь… Шить научилась, тятенька иной раз скажет: энту борчатку пусть Анна сошьет. Вроде честь. А до чести ли, меня туда-сюда гоняли: Анна — затычка банна. Мой-то рано умер, а у меня семеро, все мелюзга, одна пласталась в огороде да везде. Уж этих полушубков я сшила на целу армию… Дедушка-то что? Был у него сегодня? Плохой он стал. Горюшко тебе с ним…

Юрий Иванович не ответил.

— …Я понимаю, сама этак вот хлопочу. Один сын-то у меня ненормальный, полечат в городе, вроде опять работает. Беда, девки… А сейчас вот гляжу на него, думаю, ты у меня ишшо полбеды, Семен. Другой сын, Сашка, от жены ушел, у меня теперь… Плохо живут с женой, придешь к ним, ухают, ругаются, она такая бешеная попалась. А не может от нее уйти. Как околдовала. Другую надо бы, ведь может найти супротив ее? Ночами встает, ходит, я за ним. Боюсь, сунется в петлю. Высмотрю, прибегу, свернуся под одеялом.

Анна не жаловалась, она говорила с Юрием Ивановичем как с ровней, говоря тем самым, что знает про деда правду и что все они тут, начиная с нее самой, не старой еще женщины, и кончая ветхой старушкой с обтянутым платочком, гладкой, как яичко, головкой, все они жалеют и понимают парнишку: ему открывается тяжелое не по годам знание.

— Лекарство сделайте, — попросил он Анну. — Ведь умеете. Тогда Федор Григорьевич отступился, вы вылечили.

— Что ты, дитятко… я лекарка таковская… в бане поправить с веником или попить дать чего. Куда мне супротив самого, что ты…

Сам — это она о Федоре Григорьевиче.

Баба Липа спросила, не подлить ли свеженького кипятку, и по своей привычке приговаривать досказала: вскипел кипяток копеек на пяток, и хотела было сунуть ему еще шанежку, нанесли сегодня постряпушек.

— Молились сегодня за твоего дедушку, — осторожно сказала баба Липа, потянулась и коснулась его руки. — Сегодня Албычева заказала молиться за племянника… Знаешь поди, шустрая такая, в вашем краю живет, горели они еще?.. Племянник у нее, летчик, расшибся только что не до смерти. Служит там, где киргизы живут… Которы еще изюмом в старое время торговали на ярмарках. Помолились. Заказали, милый сын, не откажешь. Эко же в войну молились за воинов по списку, чтобы без обид… Сарафанов не снимали, — она показала на дощатую перегородку, там висели кубовые сарафаны и несколько кафтанов, все пообтертые, сшитые давно.

— Вода твоему дедке поможет, — сказал единственный тут мужик. — Брать из Западенки.

— Чо говоришь, давно там воду не берут, в Западенке-то, — возразила старушка с гладкой головкой, подсела на лавку к Юрию Ивановичу. Прислонила к кирпичам ладошки, темные, как сухие листья.

Баба Липа неуверенно вспомнила:

— Ровно недавно еще, после реформы, там брали воду…

Юрий Иванович смотрел на мужика, пережидал.

— Знаю, вовсе завалили родник в Западенке, — сказал мужик, едва баба Липа умолкла. — Надо в таком случае откопать. Склепухин тогда пал на покосе… Из ночной смены да сразу за литовку… Дело после войны, мужик изробленный. Повезли, кто-то и вспомни про Западенку. Свернули, подъехали. Склепухин малость разгреб породу… силенок-то нету. Видно, вода блестит. Срезали пикан, свистульки из них еще делают, из дудок этих. Положили Склепухина, одним концом пикан вставили в рот, другим в щелку.

— Баяли, вода там целебная, — сказала соседка Юрия Ивановича. — Поранят руку, короста ли какая, обмакивают в Западенку.

— Мало ли что скажут, — буркнула Анна.

— Не умели пользоваться, — сказал твердо мужик. — Самому надо расчищать Западенку, тогда польза. То и затягивает, чтоб каждый сам расчищал. В аптеку за таблетку и то поди плати.

Юрий Иванович оделся, Анна послала мужика закрыть ставни. Через кладбище ремеслуха ходила в общежитие, бывало, в потемках лупила камнями по окнам часовни. Мужик угодливо подхватился.

— Где же дедушке докопаться самому до воды… ведь лежит, — просительно сказал Юрий Иванович в спину мужику. Тот, как отвернул последний ставень, перепоясал его кованым штырем и конец втолкнул в отверстие, легко ответил: