И было утро, и был вечер - [29]

Солнце начало припекать, но лежать в траве было приятно - ароматы земли и нагретых трав дурманили голову...

Около полудня слева от нас, на краю села, внезапно началась автоматная и ружейная стрельба. Мы кинулись по местам на огневые. Однако на нашем участке все оставалось спокойно: ни стрельбы, ни движения.

Бой шел на участке батареи Казаринова. Из-за густых деревьев окраина села просматривалась плохо, и толком ничего нельзя было понять. Вскоре раздались орудийные выстрелы. Стреляли наши сорокапятки, но не бронебойными и не осколочными снарядами - глухо рвалась картечь, потом послышались ручные гранаты. Наш комбат Гоменюк подал команду "К бою!", но мы и без того изготовились у своих орудий. Минут через пятнадцать стрельба внезапно прекратилась, и наступила тишина.

Позвонили из штаба дивизиона. Интересовались обстановкой на нашем участке и сообщили, что рота немцев, а точнее, мадьяр, просочилась через боевое охранение и внезапно атаковала первую батарею. Батарея атаку успешно отбила, даже потерь не имеет, а фрицев уложила много, подсчитывают. Я подумал, что "дача" Николая, действительно, оказалась опасной ловушкой. Этого следовало ожидать. Обошлось, ну и хорошо! Молодцы: не прозевали и не растерялись!

Прошло еще немного времени, не более пятнадцати минут, и немцы без всякой пристрелки выпустили по окраине села один за другим четыре осколочных снаряда. Я заметил даже, что один из них разорвался прямо на дереве. Видимо, врезался

взрывателем в толстую ветку. На этом обстрел закончился, и все утихло. Вообще, внезапные артналеты бывали почти ежедневно. Немцы стреляли издалека по давно пристрелянным реперам. К этому привыкли.

Мы подождали еще немного у своих пушек, услышали "Отбой!" и спустились в укрытие. Потом пообедали, покурили, "потравили баланду". Я отошел от укрытия, лег в траву и не заметил, как задремал. Вдруг меня накрыла тень надо мной стоял Гоменюк, бросились в глаза его начищенные сапоги.

- Надо картечь получить, у нас мало. Вечером подвезут. От дороги сюда надо поднять на руках. Понял?

- Понял. Поднесем. Уложим в ниши.

- Да, вот еще. Я звонил в штаб. Сказали, что в первой батарее убит взводный. Твой друг он, что ли?

Я вскочил:

- Нет, нет. Там все живы. Передали, что потерь у них нет! Даже раненых!

- Сказали, что убит во время артналета. После атаки.

- Кто? Кто убит?

- Лейтенант Казаринов.

У меня перехватило дыхание, - эти слова оглушили:

- Комбат, я должен идти туда. Нужно. Сейчас.

- Ну иди, пока спокойно. А если что, бегом назад! Можешь взять кого-нибудь.

- Можно, я с вами, лейтенант? Я знаю вашего друга. Хорош человек, поднялся сидевший рядом Ковалев.

Он подхватил свой автомат, и мы быстрым шагом, почти бегом, спустились в долину, к селу. Там, в доме, было полутемно. На столе лежал Николай, молодой, красивый, будто только что уснувший. На лице застыла его обычная сдержанная, едва заметная улыбка. На побелевших щеках проступили веснушки. Я сжал его остывшие уже руки и долго стоял в оцепенении.

Во дворе слышались голоса, входили и выходили люди... Я отключился...

Мы похоронили Колю тихим вечером в яблоневом саду, недалеко от огневой. Яму выкопали под большим старым деревом. Могилу обложили дерном, как бруствер орудийной площадки, и укрепили фанерную табличку. На ней химическим карандашом вывели:

"Гв. лейтенант Казаринов Н. К.

1924 - 1944.

Слава павшим героям!"

Затем дали три залпа из карабинов. Я машинально выпустил из своего пистолета всю обойму. Еще постояли немного над свежей могилой, а затем старшина первой батареи позвал нас в дом.

За столом, где недавно лежал Николай, сидел комбат Романов и курил.

Мы помянули Колю. Комбат сказал, что лейтенант Казаринов был храбрый офицер и погиб, защищая честь и независимость Родины. Потом я добавил, что мой друг Коля - очень душевный и справедливый человек, и я всегда буду помнить о нем...

Прошло шестьдесят лет, и память о нем жива...

Мы выпили по сто граммов спирта и вышли во двор. Стоя у ближней огневой, Романов строго предупредил расчет, чтоб в эту ночь никто не спал, чтоб были начеку - возможны повторные атаки.

Уже темнело. Нам с Ковалевым нужно было возвращаться. Романов пожал мне руку, постоял рядом и тихо, ни к кому не обращаясь, сказал: "Да, ребята, война - жестокая игра" - и ушел проверять второй взвод. Потом, уже издали, крикнул мне:

- Приходи, лейтенант. Старая дружба не должна умирать!

% % %

...В 1947 году после демобилизации я случайно встретил Романова в Харькове на трамвайной остановке. Мы поговорили о войне, о своей неустроенной жизни, вспомнили Николая Казаринова и разошлись по своим делам...

...На обратном пути Ковалев рассказал мне, что услышал от солдат Казаринова. Мадьяры, видимо, хорошо разведали наш передний край. Потому и сумели тихо снять пехотных наблюдателей, проскочить через наше боевое охранение. Они

подошли близко к пушкам Казаринова, надеясь захватить их врасплох. Не получилось. Наши наблюдатели вовремя заметили, открыли огонь из автоматов, подняли тревогу. Хорошо, что заранее все было приготовлено для отражения внезапной атаки. Главное, под рукой была картечь. Она и спасла положение. С картечью наших скорострельных сорокапяток пехоте не совладать. Эти картонные снаряды, начиненные стальными обрезками, гвоздями и гайками, с близкого расстояния прямо косят атакующих. При стрельбе картечью наводить пушку через прицел не нужно. Солдат вращает маховички наводки, направляя ствол "на глазок". Только успевай заряжать и нажимать спуск. Мадьяры были уже рядом, но не учли этого и поплатились. Их уложили много: девятнадцать солдат и офицера. После отражения атаки настроение у всех было очень хорошее: радовались успеху, особенно Казаринов, - рассказывали его солдаты. Он похвалил всех за бдительность и хладнокровие.