И будет вечен вольный труд - [66]

Склоненною на меч, привыкший побеждать,

И с думой на челе, спокойной и высокой.

Осенена крестом, лежащим на груди,

С орлом у сильных ног и радостно сияя,

Она глядит вперед, как будто впереди

Обетованный рай сквозь сумрак прозревая.

Мне грезится она иной: томясь в цепях,

Порабощенная, несчастная Россия,—

Она не на груди несет, а на плечах

Свой крест, свой тяжкий крест, как нес его Мессия.

В лохмотьях нищеты, истерзана кнутом,

Покрыта язвами, окружена штыками,

В тоске она на грудь поникнула челом,

А на груди, дымясь, струится кровь ручьями…

О, лесть холопская! ты миру солгала!

1882

«Как каторжник влачит оковы за собой…»

Как каторжник влачит оковы за собой,

Так всюду я влачу среди моих скитаний

Весь ад моей души, весь мрак пережитой,

И страх грядущего, и боль воспоминаний…

Бывают дни, когда я жалок сам себе,

Так я беспомощен, так робок я, страдая,

Так мало сил во мне в лицо моей судьбе

Взглянуть без ужаса, очей не опуская…

Не за себя скорблю под жизненной грозой:

Не я один погиб, не находя исхода;

Скорблю, что я не мог всей страстью, все душой

Служить тебе, печаль родимого народа!

Скорблю, что слабых сил беречь я не умел,

Что, полон святостью заветного стремленья,—

Я не раздумывал, я не жил, — а горел,

Богатствами души соря без сожаленья,—

И в дни, когда моя родная сторона

Полна уныния, смятенья и испуга,

Чтоб в песне вылиться, душа моя должна

Красть редкие часы у жадного недуга.

И больно мне, что жизнь бесцельно догорит,

Что посреди бойцов — я не боец суровый,

А только стонущий, усталый инвалид,

Смотрящий с завистью на их венец терновый…

1884

В ответ

(Из случайных песен)

Нам часто говорят, родная сторона,

Что в наши дни, когда от края и до края

Тобой владеет гнет бессилия и сна,

Под тяжкое ярмо чело твое склоняя,

Когда повсюду рознь, все глохнет и молчит,

Унынье, как недуг, сердцами овладело,

И холод мрачных дум сомнением мертвит

И пламенный порыв и начатое дело,—

Что в эти дни рыдать постыдно и грешно,

Что наша песнь должна звучать тебе призывом,

Должна святых надежд бросать в тебя зерно,

Быть ярким маяком во мраке молчаливом!..

Слова, слова, слова!.. Не требуй от певцов

Величия души героев и пророков!

В узорах вымысла, в созвучьях звонких строф

Разгадок не ищи и не ищи уроков!..

Мы только голос твой, и если ты больна —

И наша песнь больна!.. В ней вопль твоих страданий,

Виденья твоего болезненного сна,

Кровь тяжких ран твоих, тоска твоих желаний…

Учить невластны мы!.. Учись у мудрецов,

На жадный твой вопрос у них ищи ответа:

Им повторяй свой крик голодных и рабов:

«Свободы, воздуха и света!.. Больше света!»

Мы наши голоса с твоим тогда сольем;

Как медный благовест, как мощный божий гром,

Широко пронесем тот крик мы над тобою!

Мы каждую твою победу воспоем,

На каждую слезу откликнемся слезою.

Но указать тебе спасительный исход —

Не нам, о родина!.. Исхода мы не знаем:

Ночь жизни, как тебя, и нас собой гнетет,

Недугом роковым, как ты, и мы страдаем!..

1886

Константин Михайловч Фофанов >{291}

1862–1911

Голод

Кто костлявою рукою

В двери хижины стучит?

Кто увядшею травою

И соломой шелестит?

То не осень с нив и пашен

Возвращается хмельна,—

Этот призрак хмур и страшен,

Как кошмар больного сна.

Всемертвящ и всепобеден,

В ветхом рубище своем,

Он идет без хмеля бледен

И хромает с костылем.

Скудной жертвою измаян,

Собирая дань свою,

Как докучливый хозяин,

Входит в каждую семью.

Всё вывозит из амбара

До последнего зерна.

Коли зернами нет дара,

То скотина убрана.

Смотришь, там исчезнет телка,

Там савраска пропадет…

Тяжела его метелка,

Да легко зато метет!

С горькой жалобой и с гневом

Этот призрак роковой

Из гумна идет по хлевам,

От амбаров к кладовой.

Тащит сено и солому,

Лихорадкою знобит,

И опять, рыдая, к дому

Поселянина спешит.

В огородах, по задворкам,

Он шатается, как тень,

И ведет по черствым коркам

Счет убогих деревень:

Где на нивах колос выжжен,

Поздним градом смят овес.

И стоит, дрожа, у хижин

Разрумяненный мороз…

1891

Наш домовой

Люблю тебя, наш русский домовой!

Волшебным снам, как старине, послушный;

Ты веешь мне знакомой стариной,

Пою тебя, наш демон простодушный;

Ты близок мне, волшебник дорогой.

Доверчивый, ты скромные угодья

Моих отцов как сторож охранял,

Их зернами и хмелем осыпал…

Ты близок мне: я — внук простонародья!

И первый ты в младенческой тиши

Дохнул теплом мне родственной души.

И слышался тогда твой вздох печальный;

Он как вопрос звучал из тишины,

А может быть, из тьмы первоначальной:

Не правда ли, все люди? Все равны?

И стал ты мне как откровенье сладок;

И полюбил я тихий твой приход —

То с негою пленительных загадок,

То с мукою язвительных забот.

Народ живет, народ еще не вымер…

Ты помнишь ли, как Солнышко-Владимир,

Твой добрый князь, крестился у Днепра?

Ты бражничал у княжего двора,

Ты сторожил и мел его хоромы…

И девичьи мечты тебе знакомы.

Как часто ты доверчивой княжне

Внушал любовь к докучной тишине,

Когда дрожал лампадный луч в часовне.

В бессонный час, при ласковой луне,

Она, дитя, мечтала о неровне…

Ты был один свидетель нежных чар,

Ты разжигал, сердечной страсти жар,

Ей навевал влюбленную истому,

Сон отгонял — и наконец она,

Дыханием твоим обожжена,

Лебяжий пух меняла на солому…

И между тем как старый князь дрожал,—

Влюбленных след ты нежно заметал