И будет вечен вольный труд - [59]

Как бы в хороводе

Павою пройтися,

А изба, хозяйство —

Всё хоть провалися.

А второе — в лето

Хлеб не уродился,

Хоть не хуже прочих

В поле он трудился…

Третье ж — срок подушным,

Староста тревожит;

Просто отовсюду

Злое горе гложет.

Занял у соседа

Хлеб в зерне к посевам,

А отдать не в силах;

Тот стращает гневом.

Уведет, вишь, лошадь,

Сам хоть в воз впрягайся;

За неверность слову

На себя и кайся…

У стола пустого

Долго сам с собою

Думал горемыка,

Как тут быть с бедою.

1872

Дмитрий Дмитриевич Минаев >{273}

1836–1889

«В стихах и в прозе, меньший брат…»

В стихах и в прозе, меньший брат,

Мы о судьбе твоей кричали;

О, в честь тебе каких тирад

Мы в кабинетах не слагали!

А там, среди убогих хат,

За лямкой, в темном сеновале,

Все те же жалобы звучат

И песни, полные печали.

Все та же бедность мужиков;

Все так же в лютые морозы,

В глухую ночь, под вой волков,

Полями тянутся обозы…

Терпенье то же, те же слезы…

Хлеб не растет от нашей прозы,

Не дешевеет от стихов.

1870

Сон великана

В степи, на кургане склонясь,

Спит старый, седой великан;

Спит старый, седой великан,

И стаями птицы, кружась,

Глядят с высоты на курган.

В кольчуге, в стальном шишаке

Он спит, в мертвый сон погружен;

Он спит, в мертвый сон погружен,

Меч стиснув в железной руке,

Сыпучим песком занесен.

Он долгие годы проспал,

В недвижности самой могуч;

В недвижности самой могуч,

Он бурь над собой не слыхал,

Не жег его солнечный луч.

Над ним разрасталась трава,

Песком занесен он до плеч;

Песком занесен он до плеч,

И только одна голова

Осталась открытой да меч.

Сном скованный много веков,

Однажды раскрыл он глаза;

Однажды раскрыл он глаза,

И в них, как во тьме облаков,

Казалось, сверкнула гроза.

Казалось, один поворот —

И вспрянет опять великан;

И вспрянет опять, великан,

Насевшую землю стряхнет,

Покинет песчаный курган.

Дохнул он и — дрогнула степь,

Неведомых звуков полна;

Неведомых звуков полна…

Как будто рассыпалась цепь

Волшебного долгого сна.

Но вежды сомкнулись опять

И — спит великан прежним сном;

И спит великан прежним сном,

И снова его засыпать

Стал ветер сыпучим песком.

Начало 1873

Пейзаж

Грустная картина:

Степь да небеса,

Голая равнина,

Чахлые леса.

Десятиной скудной

Тащится мужик,

За работой трудной

Над сохой поник.

С мужика пот льется,

Слез и крови пот,

Лошадь чуть плетется,

Солнце в темя жжет.

 Вот лихая тройка

Усача промчит,

Он на труд твой только

Тупо поглядит.

И чужая повесть,

Вечный труд и гнет —

Дремлющую совесть

В нем не шевельнет.

Николай Александрович Добролюбов

1856–1861

«Синее небо, зеленое поле…»

Синее небо, зеленое поле…

В белой рубахе с сохой селянин…

Он размышляет о выданной воле,—

Здесь, на просторе, с природой один.

Знаю я — труд ему весел и сладок…

Что же? Смягчилась земля пред сохой?

Сил стало больше у тощих лошадок?

Иль не печет его солнечный зной?

Нет, его поле по-прежнему в кочках,

Лошади — клячи, и солнце печет…

Но уже зрит он в таинственных почках

Воли грядущей живительный плод…

1861

«Милый друг, я умираю…»

Милый друг, я умираю

Оттого, что был я честен;

Но зато родному краю

Верно буду я известен.

Милый друг, я умираю,

Но спокоен я душою…

И тебя благословляю:

Шествуй тою же стезею.

1861

Константин Константинович Случевский

1837–1904

«Полдневный час. Жара гнетет дыханье…»

Полдневный час. Жара гнетет дыханье;

Глядишь прищурясь —  блеск глаза слезит,

И над землею воздух, в колебанье,

Мигает быстро, будто бы кипит;

И тени нет. Повсюду искры, блестки;

Трава слегла, до корня прожжена.

В ушах шумит, как будто слышны всплески,

Как будто где-то подле бьет волна…

Ужасный час! Везде оцепененье:

Жмет лист к ветвям нагретая верба,

Укрылся зверь, затем, что жжет движенье,

По щелям спят, приткнувшись, ястреба.

А в поле труд… Обычной чередою

Идет косьба; хлеба не будут ждать!

Но это время названо страдою,

Другого слова нет его назвать…

Кто испытал огонь такого неба,

Тот без труда раз навсегда поймет,

Зачем игру и шутку с крошкой хлеба

За тяжкий грех считает наш народ!

«Какие здесь всему великие размеры…»

Какие здесь всему великие размеры!

Вот хоть бы лов классической трески!

На крепкой бечеве, верст в пять иль больше меры,

Что ни аршин, навешаны крючки;

Насквозь проколота, на каждом рыбка бьется…

Пять верст страданий! Это ль не длина!

Порою бечева китом, белугой рвется —

Тогда страдать артель ловцов должна.

В морозный вихрь и снег, — а это ль не напасти? —

Не день, не два, с терпеньем без границ

Артель в морской волне распутывает снасти,

Сбивая лед с промерзлых рукавиц.

И завтра то же, вновь…. В дому помору хуже:

Тут, как и в море, вечно сир и нищ,

Живет он впроголодь, а спит во тьме и стуже

На гнойных нарах мрачных становищ.

В Заонежье

Верст сотни на три одинокий,

Готовясь в дебрях потонуть,

Бежит на север неширокий,

Почти всегда пустынный путь.

Порою, по часам по целым,

Никто не едет, не идет;

Трава под семенем созрелым

Между колей его растет.

Унылый край в молчаньи тонет…

И, в звуках медленных, без слов,

Одна лишь проволока стонет

С пронумерованных столбов…

Во имя чьих, каких желаний

Ты здесь, металл заговорил?

Как непрерывный ряд стенаний,

Твой звук задумчив и уныл!

Каким пророчествам тут сбыться,

Когда, решившись заглянуть,

Жизнь стонет раньше, чем родиться,

И стоном пролагает путь?!.

«С простым толкую человеком…»

С простым толкую человеком…