Хватит убивать кошек! - [69]

3

Характерные для культуры XIX в. ментальные установки не выдержали испытания социальным опытом первой половины XX в. Модернизация капиталистической системы, доказавшей свою жизнеспособность, в том числе и способность обеспечить резкое повышение материального уровня жизни в развитых странах, смягчила остроту социальных противоречий и ослабила социальную ненависть. С очевидностью проявилась невозможность сознательно управлять историей, мир оказался далеко не познанным и лишь с трудом познаваемым, а фантастические жестокости мировых войн и тоталитарных режимов поколебали и веру в его разумность, равно как и в разумность человеческой природы. Ускоряющийся темп мирового развития стал входить в привычку, превратился в элемент новой «структуры повседневности». Прогресс науки, показавшей относительность классической «картины мира» XIX в. и вместе с тем обернувшейся катастрофическими последствиями, со своей стороны поколебал безграничное доверие к разуму и веру в возможность идеального общества. «Традиционный гуманизм» с его идеализацией человека и оправданием «социальной ориентации» личности сменился гуманизмом современного типа, сочетающим признание высшей ценности человеческой личности с более сложным и более пессимистическим пониманием природы человека.

Эти перемены в ментальности происходили одновременно с появлением новых интеллектуальных импульсов, радикальной перестройкой начиная с конца XIX в. всего комплекса социальных и гуманитарных наук в результате возникновения новых и решительного обновления традиционных дисциплин, в центре внимания которых оказалось изучение человеческого сознания. Лингвистика, социология, психология и социальная психология, антропология и семиотика настолько расширили круг проблем в этой области и показали наличие настолько фундаментальных закономерностей в функционировании сознания, что марксизм, отводивший сознанию как фактору, детерминирующему человеческое поведение, сравнительно скромное место, перестал адекватно отражать структуру научного знания и не мог предложить ответов на новые интеллектуальные запросы. Эти последние, несомненно, связаны с переменами в ментальности: стали выясняться гораздо более сложные, чем представлялось ранее, механизмы взаимодействия сознания с окружающей действительностью, что со своей стороны подрывало идею разумности мира и человека.

Однако в СССР духовное и интеллектуальное развитие пошло по несколько иному пути. Разумеется, Советская Россия не осталась вовсе в стороне от общемировых культурных течений, но многие тенденции развития науки и культуры в СССР диктовались его специфическими внутренними условиями, главным из которых были потребности тоталитарной системы (в том числе и удовлетворение культурных запросов, порожденных тоталитарной системой).

Тоталитарная система быстро обрекла общество на духовное бесплодие, удушив многочисленные в 1920-е гг. и порой очень яркие попытки творческого поиска в самых разных областях культуры. Однако и восприятие импульсов «буржуазной культуры» Запада, которая, как считалось, после Октябрьской революции вступила в период затяжного всеобщего кризиса, казалось недопустимым: изоляционизм есть необходимое условие тоталитаризма. Отсюда поиск культурных образцов в прошлом, в XIX в. Образ классической культуры XIX в., приводимой при этом в максимальное соответствие с официальной идеологией, оказался в СССР чрезвычайно обедненным и искаженным, но все же именно он был единственно приемлемой базой для развития культуры под сенью тоталитарного режима. В результате консервировались «ментальные подпорки» марксизма. Но и сам тоталитаризм был, по-видимому, уродливым развитием одной из заложенных в культуре XIX в. потенциальных возможностей. В этом смысле тоталитарное сознание как логически законченная система неизбежно включает в себя, пусть в деформированном виде, некоторые элементы, присущие духовному и интеллектуальному климату XIX в. В итоге в СССР многие ментальные установки марксизма были законсервированы, причем в концентрированном виде, в то время как духовный климат в западном мире начал постепенно изменяться.

Марксизм в России с самого начала своего распространения, но особенно после создания большевистской партии, воспринимался в первую очередь не с научной, а с политической точки зрения: как революционное учение. Это в еще большей мере, чем у Маркса и Энгельса, выдвигало на первый план идею классовой борьбы. Классовый анализ нашел в лице Ленина своего непревзойденного мастера, и то, что сам Ленин писал об истории (а писал он почти всегда об истории современной), было также посвящено в первую очередь истории классов и классовой борьбы.

Эти тенденции были развиты и закреплены по мере становления сталинского режима. Контроль тоталитарного государства над исторической наукой (как и культурой в целом) стал всеохватывающим только в 1930–1940-е гг., когда марксизм утвердился в качестве обязательной и не терпящей отклонений «методологии». Но дело было не только в том, что марксизм как научную теорию навязывали историкам: социально-психологический климат в СССР благоприятствовал воспроизведению его ментальных установок.