Хватит убивать кошек! - [67]

Предлагаемый читателю анализ советской историографии основывается на следующих методологических принципах. По-видимому, каждая историософская система опирается на тот или иной набор ментальных установок, иными словами — неосознанных[267] коллективных представлений об истории, личности и обществе, существующих в данном социуме. Эти ментальные установки формируются под влиянием социального опыта в широком смысле слова (включая сюда в качестве одного из многих компонентов также и развитие науки) и являются своего рода «эмоциональными матрицами» ключевых теоретических положений. Разумеется, научная мысль обладает известной свободой по отношению к ментальным установкам. Во всякой историософской системе, следовательно, можно обнаружить два «порядка», которые совпадают лишь частично, — ментальный и научный. Адекватно понять историософскую систему можно только путем анализа обоих «порядков» в их взаимодействии. Ключ для этого дают логические противоречия в «научном порядке» историософской системы, а также противоречия между теоретическими положениями и исследовательской практикой ее адептов. В этой главе я пытаюсь проанализировать, на каких ментальных опорах базируется марксистская философия истории и как соотносятся между собой изменения в ментальности и в теоретических взглядах советских историков.

2

Исходным пунктом этого анализа является констатация двух фактов. Несмотря на то что Маркс и Энгельс в соответствии с принципами философского материализма главным фактором, определяющим ход истории, считали развитие материального производства, они:

— определяли различие между общественно-экономическими формациями и способами производства через различия в производственных отношениях, а не в производительных силах[268];

— в своих исторических сочинениях удивительно мало места отводили экономической истории, а главное внимание уделяли истории классовой борьбы[269].

На первый взгляд каждому из этих фактов по отдельности нетрудно найти объяснение: первому — в диалектической взаимосвязи производительных сил и производственных отношений, второму — в недостаточной изученности экономической истории в историографии XIX в. Однако оба факта следует объяснять вместе, поскольку между ними существует несомненная связь. Ведь производственные отношения — это основа отношений между классами, и поэтому способы производства, определяемые через производственные отношения, выступают не только, а может быть, и не столько как этапы экономического роста, сколько как периоды истории классовой борьбы. Следовательно, по сути дела речь идет не о двух, но об одном факте, только в разных преломлениях. На самом деле для «отцов-основателей» марксизма, вопреки тому, к чему, казалось бы, должен был привести их философский материализм, субстанцией исторического процесса являлись классы и классовая борьба, а не материальное производство[270]. Это противоречие нуждается в объяснении, и объяснить его, на мой взгляд, можно путем анализа ментальных установок Маркса и Энгельса.

В первую очередь следует обратить внимание на глубокую внутреннюю связь марксизма с тем типом ментальности, который можно условно назвать «традиционным гуманизмом». Зародившийся в XVII–XVIII вв. и восторжествовавший в XIX в., этот тип был катастрофически скомпрометирован в XX в. Можно выделить несколько характерных его черт:

1) упоенность величием человеческого разума, уверенность в познаваемости мира и тесно связанная с этим вера в логичность, разумность и закономерность мира, а также в разумность человеческой природы;

2) вера в человека, в его способность не только познать мир, но и эффективно воздействовать на него в соответствии со своими целями, причем эти цели могут и должны стать адекватным отражением присущих миру закономерностей развития;

3) вера в прогресс, причем в прогресс этически значимый, ведущий не только от простого к сложному, но и — по крайней мере в конечном итоге — от худшего к лучшему. Это вера в золотой век впереди. Гарантией такого развития оказывается разумность мира и человека;

4) ощущение изменчивости мира, неизбежности крупных социальных перемен, резко, буквально на глазах ускорившегося исторического развития. Отсюда психологическая готовность к скорому завершению истории в светлом царстве разума;

5) вера в способность людей взаимодействовать друг с другом на разумных основаниях, в возможность гармонии индивидуальных и групповых интересов, в рациональность не только индивидуального, но и коллективного разума, вера в «общественность» человеческой природы, а отсюда и вера в возможность идеального общества.

Однако эти установки «традиционного гуманизма» дополнялись в ментальном складе Маркса и Энгельса вторым набором установок, который можно назвать «революционным комплексом» и который был свойствен многим радикальным учениям XIX в. Этот набор был связан с иным социально-психологическим фоном — накопившимися в обществе гигантскими запасами социальной ненависти. Возможно, именно XIX в. был для европейской цивилизации эпохой крайнего обострения социальных противоречий или по крайней мере эпохой их наиболее острого психологического переживания.