Художник - [12]

– Все-таки, Павел Степанович, у вас нестыковка выходит, – перебил Фролов. – Берцова зарезал собутыльник, практически на глазах его жены. А вы-то здесь при чем? И у Кучумова поблизости никого не было – ни на мосту, ни около.

– Зарезал собутыльник. А убил я, – сказал Ермаков. "Крыша поехала, – подумал следователь. – Позвонить? Не буду пока, вроде тихий", – и не позвонил.

– Чтобы убить человека, – продолжал Павел, – совсем не обязательно находиться рядом с ним…

– Вы что, хотите сказать, что наняли этого собутыльника, чтобы он Берцова… Нет, а как тогда с Кучумовым? Там ведь вообще никого не было! Не машинист же…

– Олег Иванович, не пытайтесь упростить мир! Он сложнее, чем кажется на первый взгляд, и к набору юридических штампов не сводится. Что вы думаете, например, о материальности информации?

– Я слышал, что есть такая гипотеза, – осторожно ответил Фролов. Он не был психиатром, и полной уверенности в том, что Ермаков тихий, у него не было.

– И весьма распространенная среди ученых. А теперь представьте: вот я, художник, нарисовал изображение предмета. Оно несет информацию об этом предмете, так? (Фролов кивнул.) И, воздействуя на изображение, я через информацию воздействую и на предмет. Ислам, например, запрещает изображать людей и животных, а поверьте, Олег Иванович, под многими религиозными запретами лежит вполне рациональная основа! В общем, я нашел такой способ воздействия на портрет человека, что если я это сделаю, то через некоторое время – порядка часа с каким-то плюс-минусом – человек умрет.

– Портрет Дориана Грея?

– В какой-то степени. Уайльд, конечно, тоже все упростил – ну, что вы хотите от художественной литературы?.. Так в какое время, говорите, умер Кучумов? Половина девятого?

– В двадцать восемь минут девятого на него обратил внимание машинист. Возможно, он уже был мертв.

– А я по его портрету… хотя ладно, пока без подробностей… в общем, я произвел свое воздействие в десять минут восьмого. Теперь с Вадиком. С его портретом я сделал то же самое в шесть часов четырнадцать минут вечера. А когда его зарезали?

– В половине восьмого его жена выбежала на лестничную площадку, – посмотрев в сводку, растерянно сказал Фролов. – А что это за воздействие, Павел Степанович?

– Все-то вам надо знать! – ответил Ермаков. ("Точно псих!" – подумал следователь.) – Знаете, чем объяснять на пальцах, давайте сходим ко мне, я вам и покажу свою кухню. Пойдемте, Олег Иванович! Или вы решили, что я спятил, и боитесь, что задушу?

Фролов не ответил, потому примерно так и думал.

– Так это вы зря. Я вполне нормален, можете посмотреть результаты психиатрического освидетельствования в деле об убийстве Бородина. Ну, что, идем? Тут недалеко.

– Если есть машина, съездим. И я все-таки возьму с собой еще одного человека. И, Павел Степанович, если я ваши слова запротоколирую – как вы на это смотрите?

– Да ради бога, мне не жалко! Если у вас после этого еще будет желание…

3

– Вот мое хозяйство, – говорил Павел следователю и приехавшему с ним оперативнику, раскладывая на кухонном столе лист белой жести, стопку бумаги, покрытой с одной стороны фольгой, и папку с какими-то листами. – Такая бумага в советское время использовалась для упаковки чая, если вы помните. Сейчас пакуют в пленку…

– Павел Степанович, не считайте нас совсем мальчишками, – сказал следователь. – Я, например, еще успел побывать в комсомоле.

Оперативник промолчал.

– Прошу прощения. А это, – Павел достал из шкафа бутылку и фотографическую кювету, – электролит. Состав его я пока говорить не буду. В общем, – он сел на табурет, – технология примерно такая: я рисую объект на бумаге из-под чая…

– На той стороне, где фольга? – перебил следователь.

– Нет, на обратной.

Павел встал, посмотрел в окно, потом сказал:

– Жаль, ни одного голубя нет, я бы вам показал на практике. Я на голубях методу отрабатывал. Потом сучку – правда, не видел, как она погибла. Но больше ее не встречал, Вадик после один приходил. А потом и его самого.

– А вы и голубей не любите, Павел Степанович, – заметил следователь.

– А за что их любить? – сказал Павел. – Ленивая, неопрятная птица, агрессивная к тому же. Один биолог, он для нашего журнала пишет, сказал: голубь – летающая крыса.

– Вон котяра сидит на балконе напротив, – вмешался оперативник. – Жирный, сволочь. Может, на нем попробуете?

Павел посмотрел в окно.

– Он не жирный, просто шерсть густая. Я его знаю. Он бродяга, не с чего ему быть жирным. На улице живет, голубей ловит. Потому, наверное, они и разлетелись.

Он положил на стол фольгой вниз лист бумаги из-под чая, взял фломастер и несколькими быстрыми, уверенными движениями изобразил кота. Затем взял ножницы и начал вырезать его по контуру.

– Однако быстро вы рисуете! – сказал следователь с восхищением.

– Я, Олег Иванович, первую грамоту на конкурсе получил, когда вас, наверное, еще на свете не было. Вам ведь нет тридцати шести?

– Тридцать четыре, – ответил Фролов.

– Ну, а мне тогда было двенадцать… А сейчас мы наливаем электролит, – Павел налил из бутылки в кювету, – и погружаем туда нашего котика, чтобы бумага пропиталась.

Он положил в кювету вырезанный силуэт кота, недолго подождал.