Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - [83]
Должна сознаться, что я не имела в виду увеличивать собою коллекции Николая Сергеевича и потому больше не интересовалась вблизи белыми кусочками сосуда. Сам не зная того, Константин Егорович оказал мне большую услугу.
Поймав на скатерти какого-нибудь жучка, Константин Егорович сажал его в банку и закупоривал. Сквозь стекло банки я видела, как жучок, ползая по каким-то напиханным в банку бумажкам, начинал усиленно дышать своим брюшком. — О том, что насекомые дышат дыхальцами на боках брюшка, я уже была осведомлена из бесед двух приятелей. — Жучок пачкал бумажку своими выделениями и затем медленно замирал, иногда подрыгав ножками. Обратно он вынимался уже мертвым.
Видя мою внимательность, Константин Егорович иногда дарил меня объяснениями.
— Ты становишься очень любознательным, Узбой, — говорил он мне. — Можно подумать, что ты интересуешься, для чего я наложил в банку бумажки. Затем, братец, чтобы слабые насекомые в этих бумажках могли спрятаться на время от хищных соседей, положенных в эту же банку. Это во-первых, а во-вторых, — потому, что насекомые имеют привычку пачкаться или от огорчения, или же защищаясь едкой жидкостью. Их выделения и всасываются положенными бумажками и таким образом не марают ни их нежных покровов, ни других насекомых. Понял?
Я, разумеется, поняла, но Константин Егорович не догадывался о моем понимании, иначе, наверное, чаще дарил бы меня своими объяснениями.
Иногда он принимался сообщать мне некоторые сведения о насекомых.
— Вот это одна из летающих жужелиц, — говорил он — это ужасный хищник для других жуков. Смотри! Она и здесь на скатерти гоняется за своей добычей, не думая о том, что является сама прекрасной добычей для меня. Вот этих бабочек мы с тобой, Узбой, сегодня брать не будем: они здесь обыкновенны, а вот, если они попадутся нам в горах, там мы их наберем, а потом и узнаем, отличаются чем-нибудь эти горные жители от жителей пустынных кустиков или нет. Смотри-ка, Узбой, какой прекрасный экземпляр прибыл. Это один из представителей усачей. — Видишь, какой усатый. Эти длинные усы-сяжки помогают ему исследовать вокруг себя. Они очень чувствительны. Ты это должен понимать, потому что и сам усами не зря двигаешь. А! Почтенная ночница! И вы прилетели! Интересно, — какое пахучее растение манит вас своим ночным ароматом? Ведь, ночью, Узбой, яркость цветов и растений не причем, вот и приходится этим ночницам руководствоваться в поисках за пищей или запахом, или белым цветом, который ночью резко выделяется. Иногда, впрочем, насекомых привлекает фосфорическое мерцание некоторых растений — цветов или растительного гнилья…
Слушая это повествование, я невольно вспоминала поляну с благоухающими ночными цветами, где моя охота за ночными бабочками чуть не стоила мне жизни.
— А вот этот субъект, — продолжал мой учитель — попадается мне впервые. Хоть он и неказист с виду, но займет почетное место в моей коллекции. Мы его непременно отошлем с некоторыми другими для определения в Германию, где живет специалист по этим интересным паукам. А тебя, сударыня, придется отослать в Англию для той же цели, — сказал Константин Егорович, излавливая какую-то странную ночную бабочку.
— А! Почтенные знакомые! Пожалуйте, пожалуйте! Мы вами лично займемся по зиме: вы по моей части. Надеюсь, среди вас и мне удастся найти новый вид. Назвал бы я его в честь тебя, Узбой, Clerus Usboji, или Clerus Usbojenzis[12], но это введет, пожалуй, других натуралистов в заблуждение: подумают, я нашел его на Узбое, а их как раз там-то я и не находил.
И говорил, и говорил мой учитель. — Словно ручей текла его тихая речь, точно он, действительно хотел поучать меня.
Скажите же по правде, разве не интересны были эти беседы среди ночного мрака, разбитого лучами ярко горящей лампы, в одиноком вагоне, стоявшем на запасном пути какой-то станции по дороге в Ашхабад?
Наконец, Константин Егорович оканчивал свое занятие, тушил лампу и укладывался спать, к великому моему огорчению: я же готова была не спать всю ночь, лишь бы не прекращались эти чудные, поучительные уроки.
На утро обыкновенно вагон после какой-то возни и катанья взад и вперед устанавливался в ряды других таких же вагонов, и поезд мчался дальше.
Наконец, мы прибыли в город, о чем я могла судить по восклицанию Джумы:
— Ашхабад!
XXIII
«Хоромы» натуралиста. — Убийцы или друзья? — Хруп Узбоевич. — В горы! — Уроки продолжаются
Я их потом не раз видела в разных городах здешних краев. Я не сказала своевременно, что багаж моих путешественников, лежавший на вьюках в Узбое, был только частью большого экскурсионного запаса, который поджидал двух натуралистов на той станции, к которой мы в свое время добрались после приключений на Узбое.
Арбы доставили багаж и меня с Джумой в какое-то просторное здание города. Натуралисты прибыли раньше в четырехколесном экипаже. Это здание видом напоминало хижину туземца, то есть было без крыши или, вернее, с плоской крышей, но, кроме этого общего признака, оно значительно отличалось от хижины туземца чистотой отделки и значительными размерами. Возле него виднелся большой сад, усеянный лиственными деревьями. Сад был окружен гладкой глинобитной стеной, а внутри его виднелись выкопанные рядами канавы с какими-то воротцами, перегораживавшими их местами. Это, как я узнала, были маленькие искусственно выкопанные канавы, арычки, сообщавшиеся с более значительными, тоже копанными, каналами города — арыками. Из последующих бесед я узнала, что вся древесная растительность здешних мест являлась человеческим насаждением, без которого город имел бы унылый вид, каким отличались другие селения в плохо орошенных местах пустыни.
