Хронолого-эзотерический анализ развития современной цивилизации - [6]

— Ну что стоишь как аршин проглотил? — обратился ко мне Чердынцев. — Помоги младшему Чингизиду разобраться с чиром. Видишь, ему не до рыбы!

Придя в себя, я быстро настрогал рыбной стружки и приготовил соль с перцем. К этому времени заварился чай, и мы уселись за стол.

— Этот храм был воздвигнут при последнем царе Тартарии Иване VI[8], - нарушил молчание Велемир. — Кстати, моего великого предка тоже величали Иваном.

— Но известно, и его другое имя — Тимчак, — после паузы заметил я.

— Верно, его тоже так называли. Это то же самое, что и имя Полкан. Тимчак с древнего языка означает «командир полка», потому что полк у руссов-тартар назывался «тьмой». Отсюда выражение «тьма тьмущая», то есть очень много, примерно десять тысяч. Историки придумали из русского слова «тьма», что значит «много», слово, которого в тюркском языке нет и никогда не было. Знаешь какое?

— Наверное, тумен.

— Верно. Сообразил. Сколько легенд было сложено про великое царство Ивана. Несмотря на жёсткую цензуру и редакцию, кое-что об этом правителе уцелело даже у Марко Поло. Но Тимчак был не первым Иваном, до него жил ещё один. Но это было давно, во времена знаменитого Цинь Шихуанди, войска которого после объединения народа хань были двинуты на север.

— Ты говоришь о середине третьего века до нового летоисчисления?

— Почти угадал. Тогда древний Иван, царь Тартарии, нанёс жестокое поражение войскам, объединённого Китая. И не Цинь Шихуанди построил Великую стену, как написано в учебниках истории, а император Северной империи Иван. Впрочем, имя Иван было дано тому царю уже после победы над китайцами. Сначала это была кличка. Дело в том, что на древнем языке долгое «и» означает «силу», а «ва» — злое, тёмное, земное начало, всё вместе — победитель тьмы или зла — то же самое, что и Георгий Победоносец, или Гор.

— Час от часу не легче! — удивился я. Получается, что меня можно смело называть ещё и Иваном?

— А ты разве этого не знал?

— Первый раз слышу.

— Теперь знаешь… Ты, Иванушка, — толкнул меня локтем Чердынцев, — всё удивляешься и не завтракаешь. А, между прочем, нам уже пора — иначе не успеем.

— Да я уже перехватил и готов с вами, куда скажете.

— Сиди и ешь спокойно, а его не слушай, — успокоил меня Велемир. — Всё будет нормально — успеем.

После завтрака мы все трое пошли осматривать комплекс. Уже рассвело, и сквозь снежную пелену были хорошо видны подсобные помещения и само восьмигранное здание. Оно было сложено из толстых лиственничных брёвен. Покрытая снегом крыша напоминала чем-то пирамиду, на вершине которой виднелся восьмигранный, острый, жёлтого цвета шпиль.

Меня поразило то, что брёвна, из которых были сложены стены здания, сплошь покрывала тонкая, раскрашенная всевозможными красками растительная резьба. Открыв от удивления рот, я стал рассматривать, что изображено на брёвнах. То, что я увидел, меня окончательно добило. На огромных брёвнах, как на горизонтально лежащих колоннах, были изображены листья и стволы растений каменноугольного периода! Побеги сингилярий и лепидодендронов причудливо переплетались друг с другом. Между ними были видны стебли каламитов и каких-то неизвестных мне растений. Кое-где между листьями я заметил реалистично выполненные изображения стегоцефалов и ещё каких-то существ, наподобие тритонов и жаб.

Когда я взглянул на резные наличники окон, то у меня потерялся дар речи: они напомнили мне нашу томскую деревянную резьбу. Тот же растительный стиль, те же листья древних плаунов и хвощей, только намного богаче и ещё разнообразнее. Я молча показал на резной наличник, и Велемир понял меня и, улыбаясь, кивнул.

— Всё верно, Иван. У вас в Томске на Московском тракте встречается нечто подобное. И никому в голову не приходит, имею в виду ваших учёных, что листья растений, которые изображены на наличниках многих томских домов принадлежат флоре карбона и даже девона… Вот, что значит, инерция мышления: этого не может быть, потому что не входит в рамки моего мировосприятия.

— А почему подобная резьба встречается только в наших сибирских городах, но не в Европе?

— Окна на русском севере: в Архангельской области и Карелии — украшены волнами, которые взметнулись над погибающим под ними храмом или пирамидой. Таким языком архитектуры говорится о гибели нашей северной прародины. Здесь же язык архитектуры рассказывает о другом: о великом прошлом древней звёздной расы. О том, что шестьсот миллионов лет назад наши предки открыли для себя молодую цветущую планету и стали контролировать ход её эволюции.

— Ты мне не объяснил, почему именно в Сибири сохранилась память о нашем далёком прошлом и больше нигде: ни в Европе, ни в Америке, ни в Африке, и ни в Австралии?

На несколько секунд жрец задумался, потом, посмотрев на меня, сказал:

— Не совсем так, Гор. Кое-что сохранилось и на севере Индостана. Я имею в виду наши доарийские и арийские веды, а также более поздние Пураны. А насчёт языка архитектуры, всё просто: Сибирь — это часть последней арийской империи, которая до самого конца, до своей окончательной гибели упорно хранила древнюю звёздную традицию. Тартария — это не миф, Арий, — служитель опять назвал меня другим именем. — Это реальность. И как её ни стараются закопать, сделать так, чтобы о Великой Северной империи человечество забыло, ничего у них не получится. Закон времени беспощаден, и теперь он работает на Россию, значит, и на Тартарию. А что касается вашего Томска, то на его месте до XVII века располагалась древняя Грастиана — одна из столиц нашей империи, — на слове «нашей» жрец сделал ударение. — Хоть она и погибла от удара тактического ядерного заряда, но сгинули далеко не все её жители. Кое-кто уцелел — значит, сохранилась и память о прошлом. У вас там в центре Томска есть одно любопытное озеро?