— Там… под водой… была моя мама, да?
Кардинал с трудом вернулся в реальность, чтобы выдержать её прямой взгляд. Память подсказала слова отца Антуана: «Не трусь говорить людям правду. Лгать — значит, не уважать их». Кардинал вспомнил, как неблагородно обманул пресвитеров с историей своих седин и ответил:
— Да.
Вета опустила голову.
— Не переживай так. Она теперь далеко. Волею божьей мы освободили её душу.
— Я хотела увидеть её ещё раз. На прощание, — помолчав, добавила она.
Бертран затих. Последний раз он говорил с девушкой около двухсот лет назад, может, больше. Жаннетта не пришла в этот раз, суккуб тоже. Он искупил свою вину.
«Mea culpa… [13]Двухсотлетний девственник стал мужчиной».
Часовая и минутная стрелки слились в тесных объятьях, подобно им, и Бертран рывком поднялся, оставив задремавшую Иветту в кресле. Растолкав Мартина и дождавшись в его зелёных глазах осмысленного выражения, кардинал привычно отчитался, перейдя на шёпот:
— За время дежурства в мире зафиксированы заметные разрушения в Австралии, Северной Америке и здесь. Амплитуда выросла на двадцать процентов на сутки, периоды стабильности всё реже. Проникновение составляет около тридцати пяти процентов. И всё время растёт…
— Хгеново… В смысле есть, — опомнился и сонно козырнул Мартин.
— Приказываю дальнейшее наблюдение за очагами и сбором статистических данных. Ну, и пленник, конечно.
— Есть.
Бертран вздохнул и устроился на полу. Потёртый коричневый ковёр ещё хранил тепло братнего тела, но мужчина всё-таки включил режим мягкости и обогрева. Симбионт тихо взмуркнул и заработал. Кардинал всегда поражался гениальности изобретения Сатурна: живая, быстро регенерирующая ткань, оболочка из непробиваемого сплава, регулируемая термозащита, переводчик, рация, спальный мешок с разными уровнями мягкости, да ещё и телепат. Такой костюм мог создать только бог. Чан как-то обронил, что всех возможностей симбионтов не знает никто, даже Макджи. К Старику с этим соваться было бесполезно, он никогда не придавал значения деталям. Он даже думал и выражался общими фразами, навроде: «Судьба — кольцо».
«Cesaris Cesari, Dei Deo»[14], — подумал Бертран.
Ещё какое-то время кардинал вслушивался в сопение Мартина, а потом заснул, как убитый. Ему снилась исполинская луна на зеленовато-чёрном небе, налитая белым светом, как молоком. Пленник, юный, худой и ободранный стоял на склоне серебристого холма, наигрывая на бамбуковой флейте. Заколдованная мелодия чаровала, звала к себе неумолимой страстью и теплотой. И привлечённый ею летел вокруг луны бесконечный змей Уроборос с лицом Старика. А в низине белой бабочкой танцевала Вета.
Валентин глухо застонал в темноте: затекшие конечности безбожно ныли. Похмелье раскалило затылок добела, отбивая в висках дикий ритм. Но даже сквозь шум крови в ушах он слышал негромкие голоса и знакомые шорохи в комнате. С досады хотелось помереть. Нет, сначала провалиться на месте, а потом помереть. Резкая вспышка света заставила зажмуриться. На шахматный пол упала массивная тень. Краем глаза вор зацепил круглый подбородок, нос картошкой и лысину.
— Где учился?
— С чего ты взял, что я учился?
— Да разве бы она на тебя тогда посмотрела?
Неохотно буркнул:
— Физмат…
И, немного помолчав, добавил:
— А ты чё, спецназовец? Или так, мусор?
— Батюшка, — серьёзно ответил Олег. И широко улыбнулся, — бывший. Вот, до кардинала повысили. А учил один японский бодзу. Хороший мужик, строгий. Зелёный чай шибко любил… Похмеляться будешь?
— Не, — Валентин опустил глаза. — Мне бы в сортир…
— Пошли. Руки развяжу, ноги пока нет. Сам понимаешь.
Кардинал встряхнул его одним рывком, но затёкшие ноги не желали стоять. С трудом обретя равновесие, Валентин оперся на широкое плечо в серой рубашке и запрыгал к двери санузла. Олег поколдовал с узлом и пленник, потирая запястья, торопливо ввалился в уборную.
Спустя десять минут вор появился на пороге с довольной улыбкой, которая тут же угасла при одном взгляде на мощные руки надзирателя, сложенные на груди.
— Вязать будешь?
Олег молча подставил плечо и доставил Валентина к столу, приглашая сесть на табурет. Предчувствуя неладное, пленник положил локти на стол и с недоверием уставился на здоровяка, что поставил перед ним тарелку с хлебом, сыром и колбасой, а рядом кружку, в которую плеснул водки.
— На вот, похмелись. Лучше станет… Да и поешь, проголодался ведь…
Валентин, не раздумывая, опрокинул кружку, поморщился и сразу же закусил слоистым бутербродом. Олег молча подвинул корнишоны и фрукты, и, облокотившись на столешницу, терпеливо наблюдал за тем, как жадно подопечный поглощает пищу.
— Что тебе Старик-то сказал? — спросил он, наконец.
— Да ничего…
— Как так? А за что ты его тогда?
— Да я… Колпаку был должен, — путано начал вор, зажав в руках кусок грудинки, словно опасаясь, что его сейчас отнимут. — Много, столько старухи в сумках не носят… Ребята его меня обработали. А дед этот подкрался… Я и подумал — вернулись…
Олег с минуту вглядывался в шрам на лице пленника, а потом прокомментировал:
— Так только в романах бывает.
И, немного подумав, прибавил:
— А не врёшь?
Валентин устало помотал головой, громко хрустя огурцом и подтягивая к себе тарелки с грудинкой и сёмгой.
