Хроники Раздолбая - [4]

— Лека умер… Дядя Вася умер… Дядя Леша умер… Мама…

Говорить «мама умерла» Раздолбай из суеверного страха не стал и переиначил дневник по-своему.

— Мама осталась жива! — крикнул он, попытавшись встать, но тут же повалился обратно, увлекая за собой таз с замоченными лифчиками.

— Пятый час, уводите его скорее! — суетился Маряга.

— Куда вести? Он идти не может!

— Хоть на лестницу!

На лестнице овеянный сквозняком Раздолбай осознал свою беспомощность и жалобно попросил:

— Чуваки… Вы только не бросайте меня.

В то время антиалкогольная кампания пошла на убыль и в отделение милиции уже не забирали за один только запах перегара, но Раздолбай был пьян настолько, что не стоял на ногах и ничего перед собой не видел. Двое приятелей нацепили на рукава красные повязки дежурных по столовой и, прикинувшись дружинниками, потащили его, безнадежно поникшего, окольными путями к дому.

— Вы меня не туда ведете, идиоты! — отчаянно кричал Раздолбай, не узнавая дороги и чувствуя, что полностью находится в чужой власти. — Вы все пьяные, я один трезвый! Вы меня сейчас заведете на окраину Москвы, нам там всем дадут пизды! Там лохи с кольями… Зачем вы нас к ним ведете? Ну хорошо… — заговорил он мстительным тоном восставшего, поняв, что его никто не слушает, — сейчас я словлю тачку! И посмотрим, кто быстрее у меня дома будет. Вот тачка!

Раздолбай ринулся навстречу медленно ехавшим «Жигулям», но приятели вовремя удержали его и спрятали в темной арке. «Жигули» были желтыми с синей полосой на дверях и мигалкой на крыше.[1]

Стремительный бросок в арку стоил Раздолбаю потерянного в луже ботинка. Он ступил разутой ногой в снежную кашу, расплакался и от жалости к себе заговорил с уменьшительными суффиксами.

— Холодно… Наденьте мне ботиночек, я не могу пешком по снегу ходить… Я хочу в свой домик! Мой домик теплый! Где мой домик?

— Вот мост уже, — сказал «дружинник», тащивший Раздолбая под правую руку. — Сейчас до него дойдем, а там домик твой.

— Мост?! — гневно крикнул заведомо несогласный Раздолбай, простирая руку в пространство, в котором не видел ничего, кроме крутящегося хаоса. — Ха-ха! Если это — мост, то я — мудак!

С этими словами он указал именно на мост, тянувшийся впереди над путями железной дороги, и родил этим любимый афоризм их компании. С тех пор, когда кто-нибудь не понимал очевидных вещей, ему говорили: «Если это мост, то ты знаешь кто?»

Наутро Раздолбай пережил убийственное похмелье, но первая пьянка оставила у него самые приятные впечатления. Ему понравилось цитировать дневник Тани Савичевой, падать в ванну, не видеть моста, ничего этого не помнить и вспоминать потом с друзьями, как это было, смеясь и держась рукой за болевшую от спирта печень. Первый раз за долгое время он был счастлив. В скучной жизни, сплошь и насквозь состоявшей из постылой школьной рутины, появилось что-то новое. Пьянка озарила серые будни, и воспоминания о ней на несколько дней вытеснили грустные размышления о собственной никчемности, предстоящих выпускных экзаменах и необходимости решать, что делать после школы.

Выпускные экзамены Раздолбай не сдал бы даже на тройки. Физика, химия и математика стали неприступной твердыней, пробить которую не удавалось даже с помощью репетитора; по литературе он не прочел и половины произведений; исторические даты и события утекали из памяти, как вода сквозь крупное сито. Решив, что будет лучше, если сын сосредоточится на поступлении в институт, мама добыла справку, по свидетельству которой аллергику-астматику Раздолбаю запрещались в период весенне-летнего цветения любые нагрузки. Так бронхиальная астма второй раз сослужила ему добрую службу и избавила от экзаменов, как в свое время от армии. В аттестат попали оценки за последнее полугодие. Стройный ряд троек нарушали четверка по английскому языку и насмешливая пятерка по начальной военной подготовке.

Мама Раздолбая очень хотела, чтобы сын поступил в институт, правда, совершенно не представляя в какой. Но институт виделся ей обязательной, для мальчика из хорошей семьи, ступенью, без которой дальнейшая жизнь не сложится.

— «Поплавок» всегда надо за плечами иметь. Дорогу, что ли, в оранжевой жилетке чинить пойдешь? — говорила она. — По английскому у тебя четверка, мог бы языком кормиться, но в иняз не поступишь — у нас там с дядей Володей никакой руки нет. В МАИ ездить близко, но ты не технарь. Может, в историко-архивный? Или в Дружбы народов на филфак?

— Зачем ему филфак? Литературу преподавать с тройкой в аттестате будет? — вступил в разговор отчим. — Надо вперед думать — куда он после института работать пойдет. Ты-то сам чего хочешь?

Раздолбай молчал, как мелкая шпана на допросе — рад был бы заложить подельников, но ничего про них толком не знал. О том, что когда-то придется работать, он до этой минуты не думал и думать не собирался. Работа была из области далекой «взрослой» жизни, а ему хотелось хоть куда-нибудь поступить, чтобы еще на пять лет продлить беззаботную пору ученичества, когда чувствуешь себя при деле, но всерьез ничего не делаешь. Одна досада — чтобы куда-нибудь поступить, нужно было хоть что-то выбрать, а Раздолбай даже не представлял, какие бывают институты.