Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения - [47]

О чае и матерьях важных ПЕРВОАПРЕЛЬСКИЕ ЧТЕНИЯ НЛО «Еда и питье в литературе» (1 апреля 1996 года) [114]

Есть сведения: не чай они там пьют…

А. и Б. Стругацкие. «Понедельник начинается в субботу»

Впрочем, пили в самом деле только чай; о нем же немало и говорили. Мероприятие, устроенное редакцией «Нового литературного обозрения», называлось «Еда и питье в литературе» и происходило 1 апреля 1996 года в Российской государственной библиотеке по искусству. Действующие лица и исполнители (по порядку появления и согласно программке).

Безалкогольные напитки — В. Курицын;

Холодные закуски — В. Мильчина;

Коктейль à la russe — М. Айзенберг и Р. Элинин;

Бульон — А. Рейтблат;

Жюльен — С. Зенкин;

Скоромное — К. Рогов;

Фирменное блюдо — А. Чудаков;

Десерт — С. Панов;

Крепкие напитки — К. Поливанов и К. Харер.

Замечательным — и, пожалуй, приятно неожиданным даже для самих устроителей мини-конференции — оказалось соотношение в ней смешного и серьезного. Задумана она была как первоапрельская шутка, поэтому когда в коротком предуведомлении Ирина Прохорова сказала, что редакция «НЛО» решила наконец отреагировать на критику, прислушаться к упрекам в несерьезности и несолидности и в «международный день серьезных людей» поговорить о фундаментальном — еде и питье, то слова эти прозвучали как фарсовое преувеличение. Меж тем о фундаментальном действительно говорили — не больше, но и не меньше, чем на устраиваемых «НЛО» вполне всерьез Банных чтениях. Смеялись, впрочем, тоже никак не меньше.

Но — к делу. Первым — необъявленным — номером программы стало самопроизвольное извержение минеральной воды из бутылки в руках у первого докладчика, вызвавшее поток оригинальных реплик типа «Пьянству — бой!» и «Процесс пошел», после чего собравшиеся приступили к слушанию доклада Вячеслава Курицына «„Москва — Петушки“ как антиалкогольное произведение»[115].

Вначале докладчик остановился на истории вопроса: впервые в советской печати поэма Венедикта Ерофеева была опубликована в журнале «Трезвость и культура», где многие «метафизические» фрагменты были сокращены, зато все те, что живописали гибельные последствия пьянства, — бережно сохранены. С. Чупринин в журнальном предисловии выразил надежду, что после опубликования книги Ерофеева пьяниц в России станет меньше, а В. Лакшин начал свою рецензию на «Москву — Петушки» восклицанием: «Водка — грозный бич страны!» и привел широкую статистику потребления этого напитка в литрах на душу населения. «Постмодернистская» критика долго издевалась над подобной «антиалкогольной» трактовкой, но докладчик выразил твердое намерение снова к ней вернуться. В основу своего прочтения поэмы Ерофеева Курицын положил схему, которую сам охарактеризовал следующим образом: «придумана не вчера и не кажется мне глубокой» — что, впрочем, не помешало ему преданно ей следовать. Схема эта — оппозиция между алкогольной и наркотической культурами. Первая соответствует литературе модернизма; вторая — постмодернизму. Для первой характерно активистское отношение к внешнему миру, желание его переделать (недаром Веничка, «честный пьяный модернист», устраивает революцию в одном отдельно взятом районе), пренебрежение реальным миром, внятным зрению, и предпочтение про-зрения скрытых, глубинных истин (так Веничка сквозь приемщицу стеклотары прозревает Максима Горького и остров Капри) и, наконец, утверждение цельности личности — пьющего «я». Напротив, в наркотической культуре внешний мир воспринимается как можно более подробно, во всем его вкусовом и цветовом богатстве, но на него никто не оказывает давления, не стремится его преобразовать или проникнуть в его метафизические глубины, что же касается личности, то наркотическая культура ценит не ее цельность, а, напротив, возможность существования одновременно в нескольких ипостасях. Веничка, герой поэмы Венедикта Ерофеева, не совершенно чужд и наркотической культуре, на словах он даже критикует алкогольный активизм (мечтает о стране, где не всегда есть место подвигу), однако эти наркотические интенции не могли быть адекватно выражены в жестких алкогольных формах. Интенции, однако же, имелись; если наркотическая культура основывается на невозможности определить четкие основания для какого бы то ни было высказывания (любому тезису тотчас находится опровержение; систему можно строить на любом основании, и всякая система окажется правильной), то и Венедикт Ерофеев, по свидетельствам очевидцев, обладал ярко выраженной тягой к классификации по случайным признакам: знал наизусть нормальные температуры всех диких и домашних животных, вел дневник грибника — число рыжиков, собранных в такой-то день каждого года, и проч.

Оживленная дискуссия коснулась следующих вопросов: можно ли сказать, что зеленые черти — плод алкогольной культуры, а ангелы — наркотической (Владимир Андреевич Успенский)? можно ли сказать, что Данте (судя по описаниям в его «Комедии») был представителем алкогольной культуры, а Франциск Ассизский — наркотической, причем оба находились в состоянии ремиссии, так как ни у того, ни у другого об алкоголе и наркотиках не сказано ни слова (