Хроники постсоветской гуманитарной науки. Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения - [181]

Олег Лекманов (Москва) официально сформулировал название своего доклада так: «Опыт быстрого чтения „Стихов о неизвестном солдате“ О. Мандельштама»[383], а неофициально выразился иначе: после многих других исследователей, пытавшихся расшифровать это позднее и темное произведение поэта, ему, Лекманову, также захотелось представить публике «результат собственного недопонимания». Результат этот был представлен в виде построфного комментария, с тем чтобы, не увязая в деталях, прояснить общий смысл стихотворения. «Ключом» для толкования Лекманов сделал испытанный современниками Мандельштама еще во время Первой мировой войны страх от появления в небе боевых аэропланов (воспринятого как сбывшийся Апокалипсис). На это толкование работают и образ «воздушной могилы» (со/противопоставление земли и неба), и образ «неба окопного», и «оба неба» (то есть и земля, и небо), и звезды, которые «доносят» на небо, также ввязавшееся в войну, и «лесистые крестики», которые метят «океан, или клин боевой» (крестики эти можно понять и как могильные, и как те, которые присутствуют на крыльях аэропланов, а «безымянную манну», низвергающуюся с неба, — как бомбы, убивающие неизвестного солдата). Боюсь, что мой по необходимости лаконичный пересказ делает лекмановское чтение еще более быстрым и огрубляет его. В докладе были затронуты и темы, связанные с воздухом не так прямо, например коммерческая выгода войны (миллионы убитых задешево) или истолкование строфы о черепе (в «переводе на человеческий язык» она означает, по Лекманову: не для того развивался в человеке интеллект, чтобы изобретать смертоносное оружие). Но все-таки, если сквозной сюжет в «Стихах о неизвестном солдате» Лекманов искать отказался, сквозной «ключ» он представил (им как раз и оказалось наличие «обоих небес» и воздушно-аэропланной темы).

Естественно, доклад — как и любая интерпретация едва ли не любого стихотворения Мандельштама, а «Стихов о неизвестном солдате» и подавно, — вызвал бурю откликов и возражений. Борис Гаспаров внес фактическое уточнение: из ясеня аэропланы не изготовляли, поэтому видеть намек на них в «ясности ясеневой» оснований нет. Андрей Немзер заметил, что толкование в данном случае так сильно зависит от концепции, что если «аэроплановое» прочтение дает один результат, то при другом ключе (а он возможен) и прочтение будет совершенно иным. И наконец, Сергей Козлов напомнил о присутствии в стихотворении иронии (отсюда и слова «горбатого учит могила», обыгрывающие известную поговорку, и отделение «калеки» от «человека» в строфе «и дружит с человеком калека»), а потом уподобил лекмановскую трактовку «Стихов о неизвестном солдате» рассказу об абстрактном полотне Мондриана как о произведении фигуративной живописи; понятно, что такой подход неминуемо оказывается некоторым насилием над текстом.

Доклад Роберты Сальваторе «„Мельницы“ и „Бальзак“ Б. Пастернака»[384] был посвящен темным текстам другого великого поэта ХX века. Впрочем, второе из разбираемых стихотворений докладчица охарактеризовала как сравнительно ясное и даже назвала его важным шагом на пути к той «неслыханной простоте», к которой Пастернак стремился в поздних стихотворениях. Цель же, которую поставила перед собой Сальваторе, — прояснить смысл первого варианта «Мельниц» (1916) с помощью «Бальзака» (1927) на том основании, что в них повторяется один и тот же набор образов. Впрочем, семантический контекст «Мельниц»: детали, отсылающие к темам смерти (образ «свежевзрытой тишины», где тишина явно заменяет могилу, и свечи, как на панихиде), судьбы (мотивы вязания, отсылающие к нитям судьбы и Паркам) и вечности, — докладчица обрисовала на основании одного лишь текста «Мельниц». Главная особенность этого стихотворения, по ее мнению, заключается в том, что в нем использован набор деталей, который на первый взгляд годится для описания ландшафта, а на самом деле описывает процесс творчества. Присутствие этой темы в «Мельницах» подтверждается ролью схожих образов в стихотворении «Бальзак», которое гораздо более явно посвящено творчеству и роли художника. Здесь присутствуют те же образы панихиды, ткачества («И ткет Парижу, как паук, / Заупокойную обедню») и зрения («бессонные зенки» в параллель к «саженным глазам» из «Мельниц») применительно к писателю-творцу. Нитка здесь выступает метафорой истории и творческого процесса, причем в стихотворении присутствуют и прямое, и переносное употребление этого образа, что существенно облегчает его понимание. В отличие от «Мельниц», где установление связности текста требует больших усилий, «Бальзак» организован гораздо проще; у стихотворения четкая структура с ключом (отсылка к Евангелию от Матфея) в конце; все образы относятся к одному и тому же субъекту (писателю), и именно в этом отношении «Бальзак» предваряет поэтику неслыханной простоты. Но сквозь призму «Бальзака» становится возможным разобраться и в смысле «Мельниц», которые устроены иначе и в которых языковые ассоциации важнее впечатлений от реального пейзажа.

Обсуждение доклада развивалось по нескольким направлениям: