Хроники Мировой Коммуны - [5]

– А, что такое, голоса у меня в мозгу, я схожу с ума? – ​Ясмина в притворном ужасе схватилась за голову. Старая шутка, но все улыбнулись.

– Привыкай, – ​обратилась я к Мике. – ​От нас за последний год третий штатный психотерапевт сбежал – ​рекорд по Восточному полушарию. Что там с роботом, кстати?

– Жить будет, не дождетесь, – ​ответила Токо. – ​Мина слабенькая, рассчитана на случайных гостей, похоже. Но ездить пока точно не сможет.

– Не нравится мне это, – ​настороженно осматривая окружающую обстановку, заявила Лу. – ​Нетипичный какой-то объект. Вообще на объект не похожий.

Я поняла, о чем она. Натыкались ли мы в поиске на законсервированную военную лабораторию, секретный информцентр или заурядный схрон боеприпасов сорокалетней давности – ​везде в интерьере этих памятников последней войны соблюдалась эстетика простоты, упорядоченности и той особой армейской «правильности», что предполагает выкрашенные в защитные цвета клумбы, сугробы с набитым по веревочке кантиком и бирки с фамилией-званием на каждом предмете личного имущества. Здесь же все было совсем не так. Начиная с позолоченных электронных замков на дверях и заканчивая сегментированным освещением в коридорах (это когда источником света в помещении являются стены и потолок – ​жутко модная во времена моей молодости штука) – ​все говорило о непричастности к объекту построссийских государственных структур. Впрочем, создатель и владелец нашего бункера, похоже, крепко держал в своих руках и Временную Администрацию Крымской области, и имперскую армию, и даже Охранное агентство. В эпоху, когда денежные мешки управляли государством практически напрямую, ничего удивительного в этом не было.

– Так что будем делать? Идем дальше? – ​спросила Токо.

– Робота мы потеряли, но теперь хотя бы знаем, чего ожидать, верно? – ​Мика вопросительно поглядел на меня – ​и оробел от неожиданной реакции окружающих. Лу сморщилась, словно услышав невыносимо фальшивую ноту, Ясмина скривила гримасу отвращения, Токо осуждающе покачала головой, а Ю озвучила все это вслух:

– Ты, конечно, новенький и еще не в курсе, но запомни: мы никогда не знаем, чего ожидать на объекте, пока не пройдем его полностью и не свалим домой. Хочешь жить – ​никогда не думай, что ты все предусмотрел и от всего застрахован.

– Ничего, ничего, – ​я похлопала ободряюще по плечу сконфузившегося парня левой рукой. – ​Я вот старая тетка, и то от них в свое время нотаций наслушалась. Всерьез это воспринимать не стоит, кстати: осознание своей никчемности еще никому никогда не спасло жизнь.

– Так мы дальше идем? До следующей двери всего ничего осталось, можно и без робота обойтись, – ​снова спросила Токо.

– А может, бросить все к чертовой матери, вызвать армейских саперов, пускай расковыряют тут все? – ​подумала я вслух и сразу же ощутила, как мои названые дочери напряглись. Да, по инструкции я, как ответственная за безопасность, могла в любой момент без объяснения причин свернуть все работы на объекте и отправить команду отдыхать. Разумеется, мне этого не простят. Разумеется, я и сама не сделаю такого без самых веских оснований. Разумеется, они об этом знают – ​и все равно нервничают.

– Мам, ну не надо так, – ​Токо перешла на просительный тон. – ​Честное слово, я могу пройти сама. Ну что я, ловушек этих не видела, что ли?

– А если подорвешься?

– Ну тогда можешь наказать меня по полной программе. Строгий выговор там и оставить без обеда. А армейских тут не надо. Это ж позорище просто будет – ​на фига тогда нужен «Интерсерч» вообще?

Я не ответила. Строго говоря, последней реплики Токо я и не услышала, погрузившись в мучительные воспоминания, навеянные знакомым, периодически нагоняющим меня ощущением.

Середина июля сорок восьмого года, где-то две недели после революции. Дряхлый пазик защитного цвета с открытыми дверями, набитый вооруженными людьми, несется через северные окраины Белгорода. Мне пятнадцать полных лет, и я – ​боец районного отряда рабочей милиции. Вообще это было не совсем законно – ​к участию в вооруженной защите революции по закону допускались только достигшие шестнадцатилетнего возраста, хотя совершеннолетие в остальном наступало с четырнадцати. К счастью или к сожалению, в городском комитете Ревмолодежи командиром сидел парень, учившийся когда-то в нашей школе, и поэтому мне легче, чем многим другим, удалось убедить его, что в моем конкретном случае на паспортный возраст можно закрыть глаза.

На мне синий журналистский бронежилет с замазанными буквами TV и темными пятнами крови на груди. Его сняли с трупа, похоже, где-то возле областного УВД – ​там был самый жесткий замес. Жилет очень удобный, в самый раз мне по фигуре – ​его владелица была, похоже, достаточно миниатюрной женщиной, но меня все равно иногда передергивает, когда начинаю представлять ее смерть. В первый день, когда командир по прозвищу Ваня-контрабас раздавал нам амуницию, я наотрез отказалась щеголять в шмотке с мертвецкого плеча. Дядя Ваня, как ни странно, не стал материться, а только положил рядом армейский доспех, в который можно было засунуть пятерых таких как я: выбирай, мол, у тебя всегда есть альтернатива. Сами понимаете, деваться было некуда. Пятна крови мы с мамой выводили дня два, да так до конца и не вывели. Мама, кстати, была изначально против моего вступления в милицию. Не помог даже тот аргумент, что нас дважды в день бесплатно кормили в перерывах между занятиями и дежурствами, – ​голод еще не схватил страну за горло достаточно цепко. Сошлись мы с ней на том, что служба революции – ​это только до первого сентября, а осенью я обязательно пойду в школу заканчивать одиннадцатый класс. Я дала это обещание тем более легко, что понимала: так просто все не заканчивается. Какая к черту школа, какие логарифмы и интегралы, когда классовая война на дворе?