Хроника лишних веков - [22]

Пусть кану в темную древность — зато с каким шиком…

В таких полухмельных мечтаниях я провел еще некую эпоху, некий эон в первозданной тьме и очнулся, лишь когда вонь наружи усилилась настолько, что стала забивать вонь, что скопилась внутри и уже стала привычной.

Дорога наружи стала подергиваться — и несколько раз донеслись гортанная речь, похожая на перекличку воронов в сыром осеннем небе.

Кибитка встала в ночи.

Полог дернулся вверх, не обнажив света. Огромные ручищи вмиг добрались до меня, выволокли наружу, в атмосферу тяжелого амбре и — я так и не понял где: то ли в естественном водоеме, то ли в огромном корыте — меня живо обмыли очень холодной водой и натерли благовониями, как труп к бальзамированию.

Потом поставили на ноги и надели на голову мешок с прорезью у подбородка.

— Стоять можешь? — раздался вороний вопрос на плохом эллинском.

Я попробовал и буркнул в мешковину:

— Могу.

— Идти можешь? — последовал второй вопрос.

— Куда? — по-интеллигентски вильнул я.

Вместо ответа меня грубо развернули, куда надо.

Я шагнул неуверенно — раз, другой, третий. Ноги ломило, колени хлюпали — сколько дней я провел в лежаче-сидячем виде, кто бы сказал…

— Можешь, — подтвердили наружи.

Сильная клешня ухватила меня за локоть и повела, куда надо.

Шли долго — я успел устать.

По дороге с четкой периодичностью, точно натужный бой древних неухоженных часов, грубо и резко звякало, скрипело, отодвигалось.

Вдруг началась лестница, о которой меня предупредили резким рывком вверх… но я не догадался и все-таки споткнулся.

И с каждой ступенью амбре застойной выгребной ямы, в которую, кажется, ходили и люди, и лошади, и собаки, отступал под напором благовоний, в гуще которых сильнее всего выделялся сандал.

Могло показаться, что меня насильно ведут по чудесной лестнице прямо в небеса… Только ступеней до небес оказалось маловато… Потом начались коленчатые коридоры-лабиринты.

И вот внезапно я оказался в полной тишине и полном одиночестве.

Волна сандалового тепла накатилась на меня, едва не опрокинув.

Короткий вороний диалог произошел передо мной. Один голос — глухой и далекий — раздался первым вдали. Второй — гулкий — прямо передо мною. И снова донесся первый — явно перекрывая силу и волю первого.

Мешок был сорван с моей головы — и я невольно, до боли зажмурился. На внутренней стороне моих век отпечаталась белой тенью фигура римского полководца… Масляные светильники маячили в просторном помещении — тусклые, но ослепительные для моих глаз, не видевших живого света неделю-другую… а может, и третью.

— Ты правильно делаешь, — раздался передо мною гулкий глас чистейшего эллинского наречия.

— …Пусть откроет, — донесся дальний, вложивший в эллинскую речь сильный восточный акцент.

Я понял, что мне начали доверять, и осторожно открыл глаза.

Посреди просторных покоев прямо передо мной стоял коренастый, рыжебородый человек, и впрямь одетый римским полководцем.

Он смотрел на меня, точно на вражеское войско, идущее в наступление, но еще не приблизившееся на столько, чтобы окончательно оценить его мощь и напор.

— Похож на человека, — сказал он, явно обращаясь не ко мне.

За ним произошло движение теней, и я увидел.

Вдали, спиной ко мне, кто-то низенький и весь темный, взял горсть… похоже, фиников с резного стола на трех грациозных ножках.

Тот, «посторонний», был в мономашьей шапочке с горностаевой опушкой, тонкая и бледная косичка торчала из-под нее, быстро истончаясь в жало… и блестел широкий обод золотой серьги…

«Женщина, что ли?!» — изумился я.

Но руки… но плечи кузнеца… Это был он… Он!

Аттила, Бич Божий, обратил ко мне свой лик и быстрой, скалящейся улыбкой отпечатал на мне свое «тавро».

«Ты родишься через полторы тысячи лет», — вдруг сказал я себе… от того, видать, что мозг не справлялся с невероятностью этой минуты.

И неловко, как мог, я поклонился.

Что-то очень знакомое, необъятно и зловеще знакомое истекало из облика того, кто уже давно был только символом эпохи, именем нарицательным… и грубоватые, но сглаженные, обточенные черты межрасового сплава, и евразийская коварная приветливость в глазах, и мудрые бровки, и матовая выпуклость скул, и милая какая-то, сивая бородка… Я обомлел… Как ясно в эту минуту напомнил он мне великого кагана всея Совдепии!

Вот когда я прозрел: времени нет, пятнадцать веков — иллюзия, шулерский фокус, потому нет и не происходило в моей собственной судьбе никаких чудес… И не было в этом падшем мире никаких чудес, кроме чуда Воскресения…

«Римский полководец» сдвинулся вместе со своей тенью из поля моего зрения. И Аттила спросил меня, на этот раз на латыни:

— Кто ты и откуда?

Я ответил, как мог, лаконично.

— Кто эти боги, что тебя послали? — Фразы он выстреливал молниеносно, по-восточному жестоко порабощая эллинские изыски речи.

— Не знаю, базилевс, — честно вздохнул я. — Эти боги обитают в пределах иного мира.

— Что они хотят от меня? — недоверчиво усмехнулся Аттила.

— Ничего, базилевс, — уверенно предположил я. — Похоже, они разыскивают того, кто нашел тайную тропу на Олимп. — Я вспомнил, как потоки лавы растапливали ледяную красоту невиданных городов. — Возможно, это маг, который сумел воспользоваться мощью твоих армий. Движение твоих армий, базилевс, каким-то образом коснулось их небесных владений.