Христианское человеколюбие. В чем его смысл? - [22]
Безусловно, нельзя отрицать того факта, что какая-то часть «добрых» деревенских «батюшек» действительно верила и верит в целительную силу проповеди «любви» от всех социальных язв, как верили и верят в это многие рядовые верующие. Но вся история христианства со времени превращения его в господствующую религию Римской империи наполнена примерами открытого служения силам реакции проповедью «всеобщей любви». Напомним лишь некоторые исторические факты.
Когда в 1905 году трудящиеся России поднялись на вооруженную борьбу против царизма, Русская православная церковь со всех амвонов, со страниц многочисленных печатных изданий обращалась к верующим с призывом «возлюбиши», объявляя «всеобщую любовь» лучшим средством разрешения всех социальных проблем. Один из реакционных деятелей православия профессор-протоиерей Аквилонов, напоминая новозаветную историю о встрече Павла с Онисимом, с восхищением писал, что Павел не стал прокламировать рабу «бессмертных принципов 89 года», т. е. Великой французской буржуазной революции, не стал требовать для него полной и немедленной свободы. Вместо этого «Павел наставляет Онисима в христианской вере, воспитывает его для небесного царствия, проливает на своего ученика столько бескорыстной любви, что называет его… сыном своим» и просит Филимона принять своего раба «как мое», т. е. апостольское, «сердце». Тем самым, поясняет далее Аквилонов, апостол как бы сказал Онисиму: «Встань же, Онисим, и возьми обратно свои оковы! Иди, если хочешь, опять страдать и служить… Иди же в мир с новым благовестием… необыкновенной любви». Так апостол «переродил» сердце раба «для самой возвышенной любви». В чем же ее суть? «Он заповедал Онисиму любить своего господина и дал силы одержать над собой наиболее славную победу, наставляя этого раба служить с любовью».
Но даже столь откровенная защита рабства Аквилонову показалась недостаточной. Он боялся, что современные онисимы могут его не понять, могут воспринять все как рассказ о днях давно минувших. И богослов делает из новозаветного текста прямой вывод: «Люди слепо уповают на грубую силу, особенно грозно проявляющуюся в бурных революционных движениях, и упорно не хотят заметить ее в удивительном и, поистине, только христианском терпении, обезоруживающем даже самых кровожадных палачей»[76].
Что касается «обезоруживания палачей» терпением, то это — прекраснодушная фраза, рассчитанная на наивных людей. Верить ей — значит уподобляться тому щедринскому карасю, который верил, что хищную щуку можно смирить «великим» словом «справедливость». Зато верно другое, а именно: проповедь христианского терпения обезоруживает лишь борцов за свободу.
На примере деятельности Русской православной церкви в дореволюционный период особенно хорошо виден реакционный смысл христианской проповеди абстрактной «любви», лишенной конкретного содержания, оторванной от забот о реальном благе людей и сведенной лишь к заботам о потустороннем благе мистической души. В послании Синода перед выборами в I Государственную думу читаем: «И велика неправда тех, кто благо народа думает создать на одной лишь заботе о достатке народа. „Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?“ (Мар. 8, 36–37). А если и весь народ душе своей повредит и утратит дух мира, любви и спокойствия жизни, — что пользы ему от достатков его и какое в народе том будет довольствие»[77].
Понимая, что недовольство народа питалось прежде всего материальной нуждой абсолютного большинства населения России перед лицом купающихся в роскоши «верхних десяти тысяч», церковь усиленно принижала значение материального достатка в жизни человека, выхолащивала из понятия «благо народа» его важнейшее содержание и акцентировала внимание на достижении блага в мире потустороннем. Проявляя лицемерную заботу о «душе народа», о сохранении духа «мира, любви и спокойствия», Русская православная церковь не на словах, а на деле больше всего пеклась о «спокойствии жизни» помещиков и капиталистов во главе с самодержцем-царем.
В условиях победившего социализма идеологи православия уже не связывают проповедь «любви» с защитой интересов эксплуататорских классов. Наоборот, они говорят, что христианство является врагом эксплуатации человека человеком, что проповедь «любви» была и есть проповедью равенства и братства. По словам митрополита Никодима, «сама любовь немыслима без активной борьбы со злом»[78]. В данном случае, как видим, церковь под влиянием изменившихся обстоятельств, в которых ей приходится действовать, вносит существенное новшество в свое учение, стремится примирить его с коммунистическим гуманизмом.
Схожие процессы мы можем видеть и в деятельности католической церкви. В свое время папа римский Пий XI приветствовал установление фашистской диктатуры в Италии, говоря, что она «несет с собой значительные преимущества: мирное сотрудничество различных классов, вытеснение социалистических товариществ и прекращение их происков»[79]. Если верить католическому первосвященнику, чернорубашечники Муссолини применили на практике христианскую «любовь»: примирили классы в капиталистическом обществе, против вражды которых всегда выступало христианство в полном соответствии с интересами эксплуататоров. Господствующие классы только и мечтают о «мирном сотрудничестве различных классов», когда угнетенные и бесправные «мирно» и «с любовью» трудятся на господ своих, а последние, в свою очередь, «мирно» и «с любовью» пользуются всеми благами мира сего, рассчитывая одновременно и на блага небесные. «Происки» же социалистов всегда направлены на разрушение подобной «идиллии», на освобождение масс от гнета эксплуататоров.
