Христианский Восток и Россия - [41]
В 1661 г. икона была привезена ивиритами, а не хиландарскими монахами, которые, согласно жалованной грамоте, имели право появиться в русской столице только в 1665 г. Представители двух афонских монастырей стремились выполнить просьбу московского патриарха: Хиландарского – потому что чудотворный образ являлся их святыней, а Иверского – в связи с тем, что просьба патриарха Никона была обращена к их обители.
Близость двух дат – 1661 г., когда в Москву пришли ивириты, и 1662 г., обозначенный на надписи под иконой в Воскресенском монастыре, – дает основание полагать, что в Новый Иерусалим попала икона, привезенная ивиритами. Патриарх Никон имел давние связи с афонским Иверским монастырем, которые, по всей вероятности, сохраняли свою силу и после того, как он покинул столицу. Идея выполнить копию с чудотворной хиландарской иконы, на которую указывал архимандрит Исаак, могла возникнуть у Никона во время или после создания для Москвы образа Богоматери Портаитиссы.
В упомянутой записи из Воскресенского собора говорится о святынях Хиландара, среди которых названа и икона «пресвятые Богородицы, яже глаголется Троеручица, и монастырь той, Ивер нарицаемы» [490]. Здесь произошло явное смешение представлений о двух афонских монастырях, которые в равной степени имели отношение к доставленному в Москву чудотворному образу. Запись свидетельствует также, что привез Троеручицу опальному патриарху хиландарский архимандрит Феофан. По другим данным этим человеком был Феофан Кастамонитский, который без разрешения властей посетил Никона. Позднее он был обвинен как польский лазутчик и сослан в Кириллов монастырь, а после побега из него и повторного заключения – на Соловки[491]. Документальные свидетельства о причастности Феофана из Кастамонита к доставке патриарху Никону иконы не обнаружены[492].
Другое лицо, со слов которого воскресенский игумен Никанор записал историю образа Богоматери Троеручицы, – «Палестины (sic!) святыя горы Афона муж благочестивый митрополит Леонтий», бывший в Москве «милостыни ради»[493], – определяется по документам точнее. Речь идет об иверском архимандрите, а позднее митрополите, который в 80-х гг. XVII в. неоднократно приезжал в Москву и подолгу жил в Никольском греческом монастыре[494]. Сведения, помещавшиеся под образом Троеручицы в Воскресенском монастыре известны и по другим сборникам XVIII в., хранящимся в Москве и Санкт-Петербурге. Они содержат ряд неточностей и использовать их следует только в сопоставлениями с документами XVII в.
Появление в Москве иконы Богоматери Троеручицы стоит в одном ряду с привозом самых прославленных христианских реликвий, однако, оно осталось не отмеченным ни историками XIX в., ни современными исследователями. Идейный замысел патриарха Никона, связанный с этой афонской святыней, так и не был сформулирован, ведь она попала в Москву в то время, когда Никон оставил патриаршую кафедру. Непривычная для России иконография образа долгое время вызывала недоумение у прихожан Воскресенского собора Новоиерусалимского монастыря[495] и была сразу воспринята только при дворе.
Наряду с прославленными христианскими святынями, изучение которых началось еще в XIX в., в Москву попадает большое число реликвий, упоминающихся в научной литературе маргинально, либо не упоминающихся вообще. Чаще всего в качестве реликвий в Москву привозили небольшие частицы мощей[496] и иконы. Из обедневших православных обителей на территории Османской империи везли резные кресты, которые государь принимал от гостей лично и подчеркнуто торжественно[497]. Важно отметить, что священные реликвии, за редким исключением, вручались государю на аудиенции в Кремле.
Наиболее значительные дары царю, членам царской семьи и московским патриархам делали высшие иерархи Восточной церкви, приезжавшие в Москву. Восточные патриархи были особенно хорошо осведомлены о пристрастии русских государей, духовенства и знати к древним христианским реликвиям. Они же имели больше возможности приобрести их. По сообщениям Павла Алеппского, Макарий Антиохийский и его окружение знали, что нужно везти в русскую столицу.
Среди реликвий, привезенных антиохийским патриархом, были образ Спаса, «писан в корени Ессееве»[498], икона апостола Петра, части Древа Животворящего и кровь Христова, панагия с мощами Иоанна Предтечи. Многочисленным родственникам царя также предназначались дары: мощи Анастасии Узорешительницы, Алексея Человека Божия, святых Феклы и Варвары, а также складной образ Спаса с апостолами[499].
У архидьякона Павла мы находим описание сакральных предметов, поднесенных Алексею Михайловичу и членам царской семьи, которое не только уточняет свидетельства официальных документов, но иногда и отличается от них. Им упоминаются, в частности: «чудесный индийский ларец из слоновой кости с маленьким серебряным замком; внутри его стеклянный сосуд, вроде чашки, покрытый парчой и запечатанный, в нем частица подлинного Древа Креста, испытанного на огне и в воде»; кусок честного камня с Голгофы, обагренный кровью Христа; греческое Евангелие; панагия «серебряная, вызолоченная, в коей образ пророка Захарии, вырезан из кости сына его, Иоанна Крестителя… кусок честного камня в хрустальном сосуде, покрыт парчой, в золотом ларце»; кусок головного покрывала св. Анастасии в ящике из черной кости, обитом снаружи и изнутри парчой; перст Алексея человека Божия, волосы его в серебряном вызолоченном сосуде»
