Хранительница тайн - [100]

Однажды они вместе рассмеялись смешной фразе кого-то из детей, и Джимми глянул на Вивьен, просто как один взрослый на другого, желая разделить с ней радость. Она встретила его взгляд, но, заметив улыбку, сразу посуровела. Такая враждебность ставила его перед неразрешимой дилеммой. В каком-то смысле натянутые отношения его даже устраивали: ему по-прежнему не нравилась мысль о шантаже, и то, что Вивьен держит его за пустое место, хоть как-то оправдывало затею. С другой стороны, чтобы осуществить план, надо было как-то завоевать ее доверие.

Итак, Джимми надо было непременно сблизиться с Вивьен. Он старался не думать о ее заносчивости, о том, как она унизила и оскорбила его бесценную Долл, и сосредоточиться только на ее работе в больнице. Как она создает волшебный мир, в котором дети забывают все свои горести. Как зачарованно они слушают после репетиций ее рассказы о туннеле к центру Земли, о бездонных волшебных ручьях, о манящих огоньках в темной глубине.

И чем дальше, тем больше Джимми подозревал, что ненависть Вивьен слабеет; она явно относилась к нему без прежнего высокомерного презрения. Пару раз Джимми ненароком ловил на себе ее взгляд, в котором вместо злости была задумчивость, даже любопытство. Возможно, оттого-то он и допустил промах. Он чувствовал, что между ними намечается если не дружба, то некоторое потепление, и однажды, когда ребятишки убежали на ленч, а они с Вивьен разбирали корабль, спросил, есть ли у нее свои дети.

Он всего лишь пытался затеять легкий разговор, но Вивьен как будто окаменела. Джимми сразу понял, что допустил ошибку (хотя еще не сообразил, какую именно) и что поправить уже ничего нельзя.

– Нет. – Слово кольнуло больно, как камешек в ботинке. Вивьен добавила севшим голосом: – У меня не может быть детей.

Джимми захотелось отыскать тот самый туннель и провалиться к центру Земли. Он пробормотал «извините». Вивьен кивнула, закончила складывать парус и вышла, укоризненно прикрыв за собой дверь.

Джимми чувствовал себя бессердечной скотиной. Не то чтобы он забыл, кто такая Вивьен и как она обошлась с Долли, – просто он очень не любил причинять людям боль. Воспоминание о том, как Вивьен напряглась всем телом, было мучительно, и Джимми вызывал его в памяти снова и снова, наказывая себя за бестактность. В ту ночь, когда он снимал пострадавших от авианалетов, наводя объектив на людей, лишившихся крова и близких, половина его сознания была занята мыслями о том, как загладить свою вину.

На следующее утро Джимми пришел в больницу рано и занял пост на противоположной стороне улицы. Он бы сел ждать на ступенях, если бы не страх, что Вивьен, увидев его, повернет прочь.

Когда она показалась, он бросил окурок и пошел навстречу, протягивая фотографию.

– Что это? – спросила Вивьен.

– Ничего особенного, – ответил он, глядя, как она вертит снимок в руках. – Я снял это для вас. Вчера. Увидел и вспомнил вашу историю об огоньках в ручье и людях… о близких по другую сторону завесы.

Она взглянула на снимок.

Джимми сделал его на рассвете: стекло от разбитых окон искрилось в первых лучах солнца, и сквозь завесу дыма смутно различалась семья, выходящая из бомбоубежища, которое спасло этим людям жизнь. Джимми после съемок не пошел домой спать, а бросился в редакцию и отпечатал снимок для Вивьен.

Она молчала и, кажется, готова была заплакать.

– Мне очень стыдно, – сказал Джимми. Вивьен подняла на него глаза, и он продолжил: – За то, что я вас вчера расстроил. Простите меня.

– Вам неоткуда было знать. – Она аккуратно убрала фотографию в сумочку.

– И все равно…

– Вам неоткуда было знать. – Вивьен почти улыбнулась. По крайней мере, у Джимми осталось такое впечатление; точно сказать он бы не мог, потому что она торопливо вошла в здание больницы.

В тот день репетиция пролетела стремительно. Дети вбежали в комнату, наполнив ее светом и шумом, а когда прозвенел колокольчик к ленчу, исчезли так же быстро, как появились. Джимми тоже бы ушел – ему было неловко оставаться наедине с Вивьен, – но он не хотел считать себя трусом и потому принялся вместе с ней разбирать корабль.

Относя к стене стулья, он почувствовал на себе ее взгляд, но оборачиваться не стал, не зная, с каким выражением она на него смотрит, и не желая расстраиваться еще больше. Однако голос Вивьен, когда она заговорила, звучал совсем иначе, чем обычно.

– Почему вы оказались тогда в столовой, Джимми Меткаф?

Тут Джимми все-таки покосился в ее сторону. Вивьен сосредоточенно расписывала задник для спектакля: песчаный берег с пальмами. Была какая-то странная формальность в том, что она обратилась к нему по имени и фамилии; почему-то от этого у Джимми по спине пробежала легкая приятная дрожь. Он знал, что Долли упоминать нельзя, но и лгать не мог, так что сказал просто:

– У меня там была назначена встреча.

Вивьен повернулась к нему. Чуть заметная улыбка тронула ее губы.

Джимми никогда не умел вовремя замолчать.

– Мы должны были встретиться в другом месте, только я пошел в столовую.

– Почему?

– Что почему?

– Почему вы изменили планы?

– Не знаю. Мне подумалось, что так правильнее.

Вивьен по-прежнему смотрела на него, не показывая, о чем думает, затем вернулась к работе.