Хранитель времени - [8]

— Как дела, Вова? — спросила Тоня тихо, подойдя к его кровати.

— Побаливает, — серьезно ответил мальчик.

— Потерпи немножко. Тебе укол сделают, и не будет болеть. А завтра мама с папой к тебе придут…

— Это не мама, — ответил мальчик так же серьезно. — Это тетя Клава.

Смутившись, Тоня поправила ему подушку. Она вспомнила красивую женщину в лиловом джемпере, вспомнила, как та ушла из вестибюля, не оглянувшись, и смутилась еще больше.

— Пойдем отсюда, — приказала Анфиса Петровна.

В коридоре было пустынно. Из палат доносились то тяжелый вздох, то скрип кровати, то чей-то стон. Больничная ночь, полная тревожного забытья, уже совершала свой обход.

— Его мама с ними не живет, — пояснила Анфиса Петровна. — Такой хороший мальчишечка, а вот поди ты что случилось! А из чужой тети мамы не сделаешь. Особливо из этой…

Они вошли в другую палату. На койке возле самой двери лежал белоголовый мальчик, постарше Вовы. Глаза его были открыты, он не спал.

— Полюбуйся на умника, — сказала Анфиса Петровна скрипучим голосом. — Стояла на рельсах вагонетка с инструментами. Так он надумал ее рукой толкать. Другой игрушки не нашел. Дотолкался, пока руку покалечил.

Мальчик молча покосился на свою правую руку, толстую от бинтов и гипсовой повязки.

— Ну? — спросила Анфиса Петровна. — Как же теперь будет с вагонеткой?

— Придется толкать ногой, — сказал мальчик уныло.

Тоня фыркнула, но поймала грозный взгляд Анфисы Петровны и сделала постное лицо.

Они шли из палаты в палату; одни больные спали, другие встречали их стоном, жалобами… Анфиса Петровна знала каждого, кто лежал здесь, знала не только, чем человек болен, но и где он работает, какая у него семья, кто придет его завтра навещать. Сильные, жилистые ее руки были ухватистыми, словно грабли.

Неожиданно Анфиса Петровна повернулась к Тоне и сказала:

— Теперь ступай в седьмую. Как раз срок. — Прочтя на Тонином лице смятение, она добавила строго: — Не боись! Бояться тут нечего. Но глаз с ей не спускай, поняла? А я, как управлюсь, зайду к тебе.

И Тоня вошла в седьмую палату.

Это была маленькая комната, где стояла одна-единственная кровать. На ней лежала очень румяная крупная девочка с кудрявыми волосами. Тоня увидела длинные загорелые руки девочки, под больничной рубахой угадывались широкие плечи спортсменки. Девочка спала. Тоня села на табурет у кровати.

И тотчас же перед ней замелькали картины всего, что она сегодня видела. Какой долгой будет эта ночь, какой долгой!.. Она сидела не шевелясь, уставившись на потолок с изогнутой, точно молния, трещиной на штукатурке, и все думала, думала…

И вдруг она увидела, что девочка совсем не спит.

Не спит и смотрит прямо ей в лицо. Глаза у девочки были темные, блестящие и неподвижные.

— Может быть, ты хочешь пить? — спросила Тоня робко.

— Нет. — Голос девочки звучал низко и хрипло. — Сейчас ночь?

— Да.

— А что это шумит за окном? Дождь?

Тоня прислушалась.

— Нет, ничего не шумит, — сказала она. — Я только недавно была во дворе. Небо чистое, звезды видно.

— Звезды… — медленно повторила девочка. — А мне все кажется, что идет дождь. Что же тогда шумит? Или это море шумит? — Она замолчала. — Утром была такая теплая вода в море, — сказала она. — И очень тихо было. Я далеко заплыла. Я знаешь где купаюсь? На Пересыпи. Ты ходишь купаться на Пересыпь?

— Нет, я на Большой Фонтан езжу. Мне туда ближе.

— А я на Пересыпи купалась. И вот вышла из воды и вижу: на берегу женщина вареную пшенку продает. Ну кукурузу. А я ее люблю, просто ужасно люблю. И вот я купила одну штуку и пошла домой. Шла по улице и ела горячую кукурузу. Это я хорошо помню. — Она опять замолчала. — Дай мне чаю, пожалуйста, — сказала она, уставившись на Тоню своими огромными блестящими глазами. — Дай мне, пожалуйста, чаю, если можно.

Тоня побежала в дежурку. Она налила горячего чаю, вынула из своей сумки большое яблоко и положила на блюдце. Осторожно, чтобы не расплескать чай, она понесла все это в палату.

И вдруг, едва Тоня вышла из дежурки, она услыхала крик.

Это был даже не крик, а вопль, полный отчаяния и ужаса. Он ворвался в коридор и, казалось, сразу заполнил все его пространство. На секунду вопль замер, оборвавшись хриплым рыданием; потом раздался снова, звенящий, ужасный, не похожий ни на что когда-либо слышанное Тоней, невероятный, ибо нельзя было поверить, что душа человека может вместить такое отчаяние и боль.

Послышались тревожные возгласы, скрип кроватей: больные проснулись. Тоня помчалась по коридору: она уже знала, что крик несся из седьмой палаты. Яблоко упало, чай расплескался и обжег ей руку.

Но когда она вбежала в палату, Анфиса Петровна уже была там.

Она стояла к Тоне спиной, наклонившись над постелью. Еще с порога Тоня увидела запрокинутую голову девочки, странно и страшно изогнувшееся тело, смуглые руки, вцепившиеся в спинку кровати. Серое больничное одеяло валялось на полу. Правая нога девочки, загорелая и сильная, была согнута в колене; вместо левой белел короткий забинтованный обрубок. Сквозь бинты просочились темные пятна крови. Анфиса Петровна подняла с пола одеяло и прикрыла девочку до пояса.

— Я не знала!.. — хрипло крикнула та. — Почему мне не сказали? Я ничего, ничего не знала… Я только сейчас увидела…